На нём было начертано название новой оперы «Фарначе». Просматривая ноты, отец с изумлением заметил, что Антонио включил в состав струнных охотничий рог. Этот инструмент Антонио смело использовал в разнообразных созвучиях. Нововведение обогатило звучание оперы.

На следующий день Антонио подробно рассказал отцу о герое новой оперы Фарначе, сыне Митридата VI, влюбленного в Тамиру. Показывая список имён певцов, от которых получено согласие на участие в опере, он добавил:

— Хочу на роль Тамиры пригласить Жиро.

— Почему ты пишешь Жиро, а не Жирот? — спросил его Джован Баттиста.

— Так она сама себя называет.

После разговора с сыном Джован Баттиста не мог отделаться от охватившего его беспокойства, чем решил пока не делиться ни с кем. От коллег из оркестра Сан-Марко и приюта Мендиканти он услышал много нелестного об этой девушке. Строились всевозможные догадки о причинах особого расположения учителя к юной певице. Говорили, что некоторые даже бьются об заклад, что рыжий священник вскоре пригласит её спеть в Сант’Анджело. А между тем её вокальные данные, как считали знатоки, оставляли желать много лучшего. Создалась напряжённая атмосфера перед премьерой «Фарначе». На премьере театр был заполнен до отказа. В партере пришлось поставить дополнительные стулья. Интерес к новой работе Вивальди, как всегда, был большой. Часть публики из Сан-Мозе пришла в театр ради заявленной в спектакле Жиро. Шептались, что для молодой певицы специально написана полная чувственности ария «Остыла в жилах кровь», которой открывается первый акт. В партере находились мать и сестра Анны Жиро. Вивальди был уверен, что опера понравится и музыка, как он полагал, была на высоте. Чтобы не травмировать зрителей трагическим финалом, он уговорил либреттиста Луккини не казнить предавшего отца Фарначе, сделав его пленником победителя — римлянина Помпея.

Появление Жиро на сцене было встречено одобрительным топотом ног клаки из Сан-Мозе’, но и насмешливым кукареку в сопровождении неодобрительного гула. Однако уверенно спетая ею выходная ария вызвала дружные аплодисменты. Жиро победила, и уже в следующей своей арии «Во глубине души храню я трепетное чувство», которой нежно вторили две валторны, она удостоилась более горячего и единодушного одобрения зала.

После спектакля Вивальди зашёл в гримёрную, чтобы поздравить с успехом свою ученицу. Как когда-то в Мантуе она бросилась ему на шею, прошептав: «Спасибо за прекрасную партию, написанную для меня».

На следующее утро пришло известие из Флоренции, подпортившее впечатление от успеха премьеры «Фарначе». Показанная неделей раньше опера «Гиперместра», написанная по настоянию импресарио Альбицци, не понравилась публике театра Делла Пергола. В венецианских кафе и мальвазиях только и разговору было, что об успехе в Сант’Анджело и флорентийской неудаче, которая эхом отозвалась в лагунном городе.

— За пять месяцев им написано три оперы! — поражались одни.

— А ведь маэстро болен и страдает от астмы, — удивлялись другие.

В ходе таких разговоров за рюмкой вина или чашкой кофе не раз упоминалось имя Анны Жиро.

— Говорят, она дочка французского брадобрея.

— Так и наш рыжий священник сын брадобрея. Вот они и «спелись».

Но последнее, как правило, произносилось шёпотом, ибо о служителе церкви опасно говорить такое вслух, да и по возрасту девица Жиро была слишком молода для дона Антонио и скорее годилась бы ему в дочери.

— А что же вы хотите, — возражал кое-кто, — чтобы он волочился за Туркоти[32]? Эта толстуха еле двигается по сцене и ни на что «другое» не годится.

И всё же артистические данные Жиро взяли верх над рассуждениями о её морали. Побывавший на премьере «Фарначе» выходец старинного рода аббат Конти заявил:

— Музыка превосходна и изящна, а выступившая в опере ученица Вивальди француженка Жиро — это подлинное чудо, хотя и обладает не столь сильным и красивым голосом.

Оказавшийся в Венеции немецкий музыкант Адольф Хассе, побывавший на премьере с женой Фаустиной Бордони, бывшей воспитанницей приюта Пьета, высказался примерно в том же духе:

— Молодая певица пока не обладает большим голосом, но она прекрасно им владеет. Сама же она преисполнена фации, а её изящная фигурка, живые глазки и чувственный ротик выгодно выделяют девушку на сцене среди остальных исполнителей.

Единственной, кто не побывал в тот знаменательный вечер в Сант’Анджело, была Камилла. Кто-то пустил слух, что она не пожелала показаться в театре из-за Жиро. Однажды, выходя после службы из церкви Санта-Марина, она услышала кое-какие пересуды о связи сына с француженкой, а кто-то даже видел парочку, катающуюся на гондоле. Камилла не замедлила допросить об этом с пристрастием гондольера Меми.

— Синьора, — ответил тот, — что же я мог разглядеть, коль они сидели в закрытой кабинке, укрывшись от дождя?

Вскоре из Флоренции, а вернее от маркиза, покровителя Анны Жиро, пришёл пакет, содержащий двадцать локтей шёлковой тафты по цене 6 дукатов за локоть. Именно Камилла получила тяжёлый свёрток от посыльного.

— Для кого эта дорогая материя? — спросила она под вечер сына, поглаживая великолепную ткань, которую прежде ей не доводилось держать в руках.

— Для сестёр Анны и Паолины, — спокойно ответил тот. — Им, бедняжкам, не во что одеться, чтобы пойти в театр.

Камилла не нашла, что ответить, и ушла к себе. Почувствовав лёгкое покалывание в сердце, она легла в постель. Её теперь занимала одна мысль: насколько верны слухи, распространяемые людьми об Антонио? «А может быть, — думала она, — это всё злые языки и наговоры завистливых женщин?» Для неё Антонио всегда оставался добрым священником. Что касается кипы шёлка, то ответ сына показался ей вполне искренним. Уж если бы он хотел что-то скрыть, то приказал бы доставить посылку на дом девицам. «Нет, он хороший честный священник, хотя и не служит мессу… Он мой сын, что бы там ни говорили».

Но истинная причина отсутствия Камиллы на премьере была куда серьёзнее. Ей исполнилось семьдесят два года, и сердце у неё давно пошаливало. В тот вечер она почувствовала такую резь в груди, что испуганная Маргарита решила бежать за врачом. Тот выслушал больную, установил, что у неё сердечный приступ, и произвёл небольшое кровопускание. Настояв строго-настрого на недельном постельном режиме, он прописал настойку териака, что выдаётся по рецепту в аптеке «Золотая голова», и питьё — полторы унции сиропа из тростникового сахара.

Слишком много ударов выпало на долю её больного сердца. Волнения, связанные с объявлением вне закона племянника, чье имя красовалось на позорном щите на Сан-Марко и Риальто, затем изгнание на три года из города Франческо. А что говорить о блудном сыне Бонавентуре, покинувшем отчий дом, не имея в руках ни ремесла, ни гроша в кармане? Не перечесть, сколько хлопот ей принёс Антонио с его врождённым сужением грудной клетки и приступами удушья. Несмотря на болезнь, он продолжает вести беспорядочную жизнь в разъездах и сочинении опер и концертов. Теперь же вдобавок эта его «забота» о певичке француженке. К счастью, с ней постоянно её младший Изеппо, душу которого наконец «задел Святой Дух», что являлось для неё утешением. Вот и приор церкви Сан-Франческо делла Винья дал недавно согласие принять его к себе в монастырь, но с условием, которое пока не уточнил и держит от неё в тайне. Вот только сам Изеппо пока не решается на этот ответственный шаг. Есть ещё внуки, доставляющие ей немалую радость, но они живут с родителями в старом доме, и она редко их видит. Камилла взяла с дочери слово, что та ничего не расскажет Антонио о визите врача. Ей не хотелось волновать сына. Мужу она решила сказать, что подвернула ногу на лестнице и не смогла быть на премьере. Но вопреки предписанию врача уже на следующее утро она была на ногах.