Вивальди среди своих учениц также отдавал предпочтение Аполлонии, но она была слишком молода, чтобы оставить приют Пьета и начать карьеру оперной певицы, как Фаустина Бордони, которая была постарше. У Бордони был редкий по красоте голос. Поднакопив немного из получаемых «карманных», она решила оставить приют и не побоялась выступить в Венской опере.

Тем временем из Флоренции пришёл заказ Вивальди на написание новой оперы для театра Делла Пергола. Памятуя об успехе «Скандербега», флорентийский импресарио Лука Альбицци спрашивал дона Антонио, какой гонорар он хотел бы получить. Вивальди решил посоветоваться с отцом, более сведущим в таких делах. Тот, подумав, заметил, что гонорар в 80 дукатов, который хотел бы сын, покажется чрезмерным для театра Делла Пергола, который семь лет назад за «Скандербега» заплатил ему меньше половины этой суммы.

— Но тогда я был никто, — возразил Антонио. — А теперь-то я Вивальди!

— Учти и другое, — ответил ему отец. — Театр Делла Пергола — это тебе не Капраника в Риме или Дукале в Милане, не говоря уж об Арчидукале в Мантуе, который финансируется из имперской казны.

Джован Баттиста оказался прав. Через несколько дней Альбицци писал в своём ответе, что театр совершенно не в состоянии выплатить такой гонорар. По этой причине решено обратиться к маэстро Николе Порпора, предложив ему в качестве компенсации за работу 100 талеров, равных 30 дублонам[30].

Услышав, что вместо него могут подписать контракт с настырным неаполитанцем, Вивальди тут же согласился с предложенной Альбицци суммой. Это было как наваждение, и при одном лишь упоминании имени Порпора у него начинался нервный зуд. Поначалу, как и Вивальди, тот был на службе у принца Филиппа в Мантуе. После успешных постановок своих опер в Неаполе, Риме, Милане и даже в Вене неаполитанец объявился в Венеции, где стал хормейстером богоугодного заведения Инкурабили. Им написано более дюжины опер, о которых знающие люди рассказывали, что это скорее концерты виртуозных оперных арий, нежели мелодрамы (в истинном понимании этого жанра) с непременным развитием драматического действия. В них нет и намёка на разработку характеров персонажей, чему Вивальди придавал большое значение. Видя проявляемую Антонио нервозность при упоминании имени неаполитанца, Джован Баттиста старался внушить ему, что присутствие композитора Порпора в городе не должно никоим образом его беспокоить.

— Но лучше, если бы его здесь вовсе не было! — запальчиво ответил Вивальди.

Вот почему он быстро согласился с урезанным гонораром и принялся за поиски либретто для театра Делла Пергола. Ему пришлась по вкусу «Гиперместра»[31], которая вполне могла бы сойти для флорентийской публики, к тому же до начала карнавала 1727 года времени было более чем достаточно.

Пока же необходимо подумать над другими важными заказами. Прежде всего для Мантуи он должен поспеть с написанием серенады ко дню рождения принца Филиппа в июле. Она прозвучит на празднике во дворце Фаворита. Другую серенаду заказал французский посол. Но были также обязательства перед Пьета и новая работа для театра Сант’Анджело.

Для Мантуи ко дню рождения австрийского наместника им была написана любовная пасторальная идиллия о нимфах Эвриллии и Нике для четырёх голосов. А для французского посла он сочинил серенаду «Праздничная Сена», лишённую какого-либо действия. Её главный персонаж — река, несущая воды то медленно и величаво, то стремительно и бурно под порывами ветра, и передано это лишь звуками, что производит на слушателя сильное воздействие. Он как бы видит саму реку и слышит плеск воды. Просматривая довольно объёмную партитуру, Джован Баттиста заметил вдруг приписку: «На французский лад».

— Потому что ритм этой пьесы, — пояснил Антонио, — должен быть французским и более чётко выраженным, чем в других сочинениях. Это своего рода моё подношение Франции!

И он оказался прав. Среди гостей посла было много французов, которые встретили исполнение серенады бурной овацией.

Продолжались занятия с Анной Жиро, чьё меццо-сопрано развилось и крепло. Девица успешно выступила в двух операх в театре Сан-Мозе у импресарио Орсатто. И Вивальди уже подумывал занять её в новом сезоне у себя в театре в героико-пасторальной опере «Дорилла», чему воспрепятствовал Джован Баттиста. Хотя небольшой голос девушки, как он считал, неплохо звучит в Сан-Мозе, но для такого зала, каким был Сант’Анджело, его явно недостаточно.

«Дорилла» хорошо была принята публикой в Сант’Анджело. Всем особенно понравилась «Песнь соловья» с её трелями и переливами, создающими иллюзию соловьиного пения. Запомнились и слова из арии Дориллы:

— Сколько же работает наш сын! — удивлялась Камилла, обращаясь к мужу. — Эта каторга его доконает.

Не успела она закончить свои сетования, как открылась дверь и на пороге появился весёлый Антонио с большущим пакетом в руках. Он тут же развернул пакет, только что доставленный от издателя из Амстердама, и выложил перед домашними на стол ещё пахнущую свежей типографской краской партитуру op. IX под названием «Цитра» с посвящением императору Карлу VI. Джован Баттиста прочёл его вслух: «Славному монарху, который является самым милосердным, великодушным и добрейшим покровителем искусств».

Листая страницы партитуры, отцу сразу бросилось в глаза, что некоторые концерты написаны в новом инструментальном стиле, чего не было в прежних сочинениях. Не исключено, что на их написание могла оказать определённое влияние работа сына на оперной сцене.

— А это кто? — спросила Камилла, указав на титульный лист «Цитры» с портретом работы Ла Каве, на котором Вивальди в парике был изображен сидящим за письменным столом. В прижатой к груди правой руке он держал нотный лист, на котором можно разобрать музыкальную фразу. На лоб его из-под парика выбилась прядка рыжих волос.

— Мог хотя бы застегнуть ворот рубахи, — недовольно заметила Камилла.

— На портрете, братец, вы выглядите моложе! — заявила сестра Маргарита.

В ответ Антонио улыбнулся и быстро поднялся к себе. Но забирая со стола партитуру, он вместе с оберткой от пакета случайно оставил два листка. На одном из них были начальные аккорды концерта для фагота. Этот инструмент особенно любил Антонио. Джован Баттисту гораздо более заинтересовал второй оставленный сыном листок с нотами.