Чарльз Дарвин учил нас, что своего рода прагматизм (он назвал это естественным отбором) является сердцем природы, направляющим ее эволюцию: в природе тоже выживает лишь то, что работает. Не случайно Ховард провел так много времени за изучением систем земледелия в крестьянских хозяйствах Индии и других стран. Он выяснил, что лучшие из этих систем сохранились только потому, что из года в год питали ту почву, с которой питались сами, и потому она не истощалась.

В агрономии Ховарда наука в основном используется как инструмент для описания того, что работает, и объяснения того, почему «оно» работает. Как это часто бывает, за годы, прошедшие с тех пор, как Ховард высказал свои «ненаучные» идеи, многие из них обеспечили себе поддержку науки. Так, оказалось, что растения, выращенные на почвах, удобренных синтетическими удобрениями, менее питательны, чем те, которые выросли на компостированных почвах [Asami et al (2003); Benbrook (2005); Carbonaro (2001); Davis et al (2004)]. Такие растения более уязвимы для болезней и насекомых-вредителей [Altieri (1995); Tilman (1998)]. Поликультуры более продуктивны и менее склонны к болезням, чем монокультуры [Altieri (1995, 1999); Tilman (1998); Wolfe (2000)]. Как и утверждал Ховард, здоровье почвы, растений, животных и здоровье людей (даже народов) на самом деле связаны между собой, и сегодня мы только начинаем эмпирически прослеживать эти взаимосвязи. Мы, похоже, пока не готовы в полной мере использовать эти знания, но мы видим, что цивилизации, которые переставали заботиться о взрастившей их почве, в конце концов уходили в небытие [Diamond (2005)].

Если предложенные Ховардом хозяйства, смоделированные по образцу природных систем, все-таки жизнеспособны, то почему мы не видим их на каждом шагу? Потому что, увы, правила органики, установленные Ховардом и его последователями, «чаще нарушают, чем блюдут», если перефразировать шекспировского Гамлета («Похвальнее нарушить, чем блюсти». – Ред.). По мере того как органическое сельское хозяйство становилось все более успешным и находило свой путь в супермаркеты и в объятия агробизнеса, оно все больше напоминало промышленную систему, которую поначалу хотело сменить. И пока что логика этой системы оказывается сильнее логики природных систем.

Аллегорией этого процесса может служить эволюция Cascadian Farm от «Нового проекта по выживанию и восстановлению окружающей среды в Каскейдс» до дочерней компании General Mills. Несколько лет назад пасмурным зимним утром Кан повез меня посмотреть на ферму, с которой все начиналось. Следуя извивам реки Скэджит, новенький темно-зеленый «Lexus» с нестандартным номерным знаком «organic» постепенно продвигался на восток. Кану за пятьдесят, но выглядит он поразительно молодо. Добавив к его облику небритость и двадцать фунтов (килограммов десять) массы, Кана можно легко опознать на любой из выставленных в офисе фотографий, изображающих бородатых людей с «фенечками» в тяжеленных ботинках-«тракторах». По дороге на ферму Кан успел рассказать мне историю своей компании. Он говорил совершенно откровенно и не обходил компромиссы, на которые пришлось пойти в процессе превращения из фермера-«органика» в агробизнесмена: «В конце концов, все меняет свою форму, приспосабливаясь к внешнему миру».

К концу семидесятых Кан стал довольно хорошим фермером-«органиком» и еще лучшим бизнесменом. Сначала он обнаружил экономические достоинства добавления стоимости к своей продукции путем ее переработки – стал замораживать ягоды черники и клубники или варить из них джем. Как только на Cascadian Farm начали переработку продукции, Кан открыл, что может заработать больше денег, если будет покупать продукцию у других фермеров, а не производить ее сам – задолго до него такое же открытие сделали обычные агропромышленные компании.

«После этого, – рассказывал мне Кан, – само “кооперативное сообщество”, с которого мы стартовали, постепенно начало подстраиваться под существующую систему. Мы начали развозить продукты по всей стране, используя дизельное топливо, то есть превратились в промышленную органическую ферму. Я шаг за шагом все глубже проникал в “тот” мир, а он все сильнее давил на мой бизнес, пытаясь сделать его более похожим на свой».

Это давление стало непреодолимым в 1990 году, когда вся Америка была напугана последствиями применения пестицида алар. Кан потерял почти все, и, главное, контроль над Cascadian Farm перешел в руки корпорации. Вообще, в истории органического движения эпизод с аларом стал своего рода водоразделом, после которого в муках начала рождаться современная индустрия по производству органических продуктов. На протяжении всей истории резкие всплески внимания к органике точно следовали за всплесками озабоченности общества по поводу промышленного производства продуктов. Некоторые критики обвиняли «органиков» в том, что ради своей прибыли они снова и снова сеют «продовольственную панику». Определенная доля истины в таких обвинениях, конечно, была, но оставался вопрос, кому нужно предъявлять более серьезные обвинения – «органикам» или производителям промышленной пищи. Фермеры-«органики» на это отвечали, что истории с привлечением внимания общественности к пестицидам, пищевым отравлениям, генетически модифицированным продуктам, коровьему бешенству и т. п. стали своего рода учебными пособиями как для промышленной продовольственной системы, так и для ее альтернативы. И алар был одним из первых.

26 февраля 1989 года популярная телепрограмма «60 минут» поведала о том, что производители яблок применяют химический регулятор роста алар, который широко используется и в обычных садах, а между тем Агентство по охране окружающей среды США объявило это вещество канцерогеном. Так средний американец вдруг узнал о существовании органических продуктов. Началась «паника ради органики» (Panic for Organic), как гласил заголовок на обложке одного популярного еженедельника. Буквально за одну ночь спрос на органические продукты в супермаркетах вырос в несколько раз. Увы, пестрая компания «органиков» оказалась не готова к своему звездному часу. Как и многие другие производители органических продуктов, Джин Кан влез в долги, надеясь профинансировать амбициозную экспансию своего бизнеса, заключил множество контрактов с фермерами на выращивание больших объемов органических продуктов… а потом с ужасом наблюдал, как пузырь спроса на органику сдувается вместе с числом статей об аларе. Сильно закредитованный Кан был вынужден продать контрольный пакет акций своей фирмы компании Welch Foods. Так бывший хиппи-фермер пустился в то, что он называет «корпоративное приключение».

«Теперь мы стали частью пищевой промышленности, – продолжает Кан. – Но я по-прежнему хотел использовать свою ферму для того, чтобы изменить способ, которым мы выращиваем пищу. Не рацион людей, не распределение. Но, черт возьми, система в целом и не думала меняться». На самом деле, став частью пищевой промышленности, органическое движение было вынуждено отбросить две из трех опор, на которых оно изначально стояло. Это были: 1) «антикухня», то есть идея о том, что люди будут есть то, что они действительно хотят есть, и 2) продуктовые кооперативы и другие альтернативные способы распределения продуктов. Кан сделал ставку на то, что органика сможет встроиться в агробизнес, стоя на единственной оставшейся опоре – новом способе производства. При таком подходе органические продукты становилась нишевыми продуктами, которые распределяют и продают по уже существующим каналам. Конечно, ортодоксальные «органики» не приняли такой подход, поскольку для них все три опоры были единым целым («экология учит нас, что все в мире взаимосвязано»). Но сам Джин Кан (и не он один) оказался реалистом: он перестал оглядываться назад и… стал бизнесменом с достойным доходом.