восвояси; с басистым рокотом подруливал народ на мотоциклах, и девчонки в стареньких "пассажирских" шлемах робко жались с задних сидушек к крепким пацанским спинам. Откуда-то из динамиков рвалась толчками громкая дёрганая музыка, и пьяные разговоры старшего поколения глохли в неистовых молодёжных децибелах. Тени от костра ломались в ритуальном танце на грязном силикате домов, на кустах и сараях, растворяясь в прожекторе мотоциклетной фары.

– Азер, должок за тобой! – донеслось до Васи сквозь глубокую густую мглу. Говорил кто-то сверху, высоко-высоко, и Василий понял, что лежит лицом в землю, как обрубок, и не видит говорящего, не может пошевелиться и, вот странно, чувствует свои ноги, которых нет, и будто даже шевелит пальцами.

А было ли всё это: его воровство, тюрьмы, побои, паралич, гангрена – в его жизни? Вдруг это приснилось ему, и сейчас на самом деле он спит в детской палате их казачинской больницы, ему шесть лет, у него скарлатина и жар, и ничего ещё не было, не случилось: ни худого, ни горестного, вообще ничего, разве что в палату не пустили мать. Говорили, в инфекционное нельзя, но и без мамы он беззаботно, до одури счастлив, просто температура под сорок, он болен, но ему сделала на ночь укол улыбчивая пожилая медсестра, и потому, проваливаясь в дрёму, он первым делом видит пряную, от края до края васильковую родную казачинскую степь. Может быть, он всё ещё шестилетний мальчишка в том уютном, добром и очень-очень тёплом больничном раю, а всё остальное – небывалый несбывшийся жар?

– Да ничё я те не должен, Кошелёк. Не по адресу ты…

Это голос пасынка, даже, бывшего пасынка, если быть точным. Азеру жить легче, проще, потому что он даже в самом раннем детстве не видел да и не хотел видеть ничего хорошего. Ему и так нормально – не с чем сравнивать, не о чем жалеть. Он сам в себе.

Отстегнёт сейчас Кошельку ухо тем длинным свинорезом, который ещё не остыл от тёплой крови из поросячьей глотки, и решит все проблемы, и простятся ему все долги. Мать Кошелька из богатых, деньга не переводится, а сын, говорят, то ли балуется наркотой, то ли даже приторговывает.

Азер с Кошельком что-то вполголоса долго обсуждают, и Вася не успевает понимать смысл негромкой речи. Только под конец выхватывает из мглы:

– Замётано. Завтра в шесть на остановке.

"Стрелка. Забились, – буровит в пьяном бреду Вася, силясь подняться и встать не несуществующие ноги, – Утром драться задумали. На Пасху грех."

Кошелёк – сын первой их казачинской фермерши Нины Кошелевой – той, что раньше заведовала в совхозе финчастью. Как говорится, оказалась в нужное время в нужном месте. Баба с хваткой, "Нива" у них – всегда сама за рулём, а муж тюфяк и язвенник, на побегушках – по дому, строит жене каменный коттедж, ну и, видать, для койки пока ещё годен. И сын Сашка балованный, всё крутого из себя корчит. Купила мамка сынуле новый мотоцикл. Теперь юнец по ночам рассекает по селу, обстряпывает свои делишки, спать не даёт, девок катает.

– Грех на Пасху, – бубнит Вася губами в грязь, а рядом – тепло от кострища, – Не ходи, Азер…

Заполночь, когда над восточной частью неба поднялась чистая голубая звезда, беспамятного, лыка не вяжущего Ваську добрые люди доставили в кузове мотороллера до Митревниного дома и, покликав хозяйку, сгрузили-вытряхнули возле "семечной" скамейки. Пассажир в пьяном сне продолжал запрещать пасынку ходить на опасную встречу с Кошельком и всё звал мать, которую тридцать пять лет назад отказались пускать к нему в детскую палату.

– Баба Вера, принимай груз триста, – пошутил один из провожатых, колотя в окно.

– Да уж не привозили бы, – донеслось из избы. – Кормили б у себя. Тянет его туда к вам. От вас до кладбища ближе…

К шести утра Азер подошёл к условленному месту на автобустой остановке, и, поёживаясь, поджидал Сашку Кошелева. Было свежо, ночная роса выпала даже на груду щебня, которую ссыпал здесь грузовик неделю назад. Бывший Васькин пасынок действительно должен был Сашке денег – занимал зимой на уголь, чтобы не замёрзнуть в совхозном жилье, – и накануне они договорились, что Азер отработает долг да ещё и наймётся побатрачить для заработка. Фермерша Нина, Кошелькова мать, платила сносно. В предыдущий год он нанимался к ней на сбор урожая, а теперь она задумала поставить на месте остановки коммерческий магазин с козырьком от дождя – для ожидающих автобуса, а то раньше все просто стояли и мокли у столба. Гора щебня – первый шаг, Азеру нужно было раскидать её и уложить щебенку по земле ровным слоем. Потом привезут асфальт, и парень поможет укладывать. А там, глядишь, и до шлакоблоков очередь дойдёт. Может, уже этой осенью Азеру доведётся стоять здесь под крышей и с сухой головой потягивать пивко из нового магазинчика, а если повезёт, он, как основная рабсила, выпросит себе в этой лавочке пожизненную скидку.

Конечно, грех работать в Пасху, и наверняка Кошелёк его специально именно сейчас подрядил отрабатывать – может, чтоб впредь денег не просил, но ему, Азеру, не всё ли равно… Пусть лучше старики беззлобно жалеют его, что работает человек в праздник, чем среди пацанов поползёт молва, что Азер долгов не отдаёт.

Так он стоял и зябнул, ожидая, что вырулит с минуты на минуту с "фермерской" улицы "Нива" с прицепом, и ему привезут инвенарь и обрисуют границы стройплощадки. Но прошёл уже час, второй, мимо остановки ехали, шелестя гравиевой посыпкой, частные машины, потом проскочил в сторону двухэтажек неказистый чужой жигулёнок, а на "фермерскую" молчком, без сирен, свернул желто-синий милицейский козелок. Начал собираться разный народ, лезли христосоваться и подтрунивать, а ни Кошелька, ни его мамаши всё не было. Может, и правильно ему бубнил вчера пьяный отчим Васька, чтобы не ходил он с утра на эту встречу. Как в воду глядел безногий! Сходить что ли к коттеджу, выяснить, разбудить? Да как-то гордость не позволяет. А вдруг Кошелёк просто перед девкой вчера выделывался, крутого строил из себя, босса-нанимателя, а над ним, над Азером, просто насмеялся? Ну если так, то дорого он за это заплатит! Парень вдруг заиграл желваками, обозлённо дёрнулся и быстро пошёл в сторону своей двухэтажки, пытаясь согреться на ходу в прыгучей боксерской разминке.

В селе слух пошёл, что он по ночам ворует – здесь же, в Казачке. Чего только не придумают. Конечно, ему хочется и приодеться помоднее, и обстановочку в квартирке обновить и музыку с колонками и телек