Смерть ходила кругом да около. Смерть заплатила мне в трех валютах. Смерть приценялась к трем головам и взяла четвертую – ту, за которую я еще не видя Любы испугался. Свою молодую маску я сжег накануне похорон испытанным способом, над газовой горелкой. И вышел из игры.

Откуда взялись у российского купечества эти темные глаза? глаза девочки с персиками? лица, похожие на смуглое яичко, снесенное черной курицей? взрывной темперамент, страсть к опере, к изобразительным искусствам? от веденецкого гостя, не иначе. Какие умные мальчики подрастали в семьях, занятых делом – будущие именитые адвокаты, врачи и инженеры. Какие прекрасные книжки лежали под елкой в доме, где рос Ванечка Разливанов. Близ уютных огней разноцветных свечек сто лет назад он старательно водил пальцем по тисненым переплетам: маленький лорд Фаунтлерой… леди Джейн, или голубая цапля… Любопытная подробность – таких Ванечек было двое. В родственной московской семье имелся еще один Ванечка Разливанов, почти того же возраста – его всякий раз ставили в пример нашему. И охотней умывался, и чище писал. Не вздумал бы кусать пирожное попеременно с собакой. Так или иначе, обоим мальчикам была уготована очень и очень неплохая карьера. А кто из них на самом деле писал с меньшим количеством клякс – пусть это останется на совести матушки нашего Ванечки, потому что именно она его воспитывала. Покойница была эмансипантка и уж знала слово «развод». Официального развода у мужа она не потребовала, но жила с ним раздельно, получив назад свое отнюдь не малое приданое. Какие именно поступки супруга явились тому причиной, история умалчивает. На некоторое время строптивая, образованная и никак уж не бедная дама вместе с сыном покинула Россию, поселилась в Германии. Когда же привезла его назад, то отдала в так называемую швейцарскую гимназию, франко-немецкую.

Особенности немецкого школьного образования были таковы, что теперь Ванечка с удивленьем обнаружил себя младшим в классе. На большой перемене он достал, как это принято там, у немцев, плитку шоколада - свой завтрак. Мальчики молча окружили новичка, и самый рослый сказал зловеще: «Ешь, ешь, а мы на тебя поглядим». Сообразительный Ванечка догадался, что в Москве, должно быть, шоколад считается лакомством, и есть его вот так, точно это хлеб – непростительное хвастовство, за которым должно воспоследовать неминуемое наказанье. Он быстро сменил тактику – разломал шоколад на мелкие осколки и поделил между великовозрастными однокашниками. Справедливость была восстановлена. Установление тотальной социальной справедливости – торжество принципа «всё поделить» – застало Ванечку уже на первом курсе юридического факультета московского университета. По счастью, он еще ничего, кроме основных положений римского права, не успел освоить. Российские законы с их общеизвестным несовершенством в одночасье были похерены, и осталось в действии лишь неоспоримое право маузера.

«Рёв на улице» лишил Ванечку возможности влиться в ряды золотой молодежи. А как он был уместен, изящный и гибкий, на шехтелевских лестницах со спадающими мягким потоком перилами! как шли ему пикейные жилеты и отложные воротнички! как его бархатные глаза серовской девочки нравились изысканным дамам, хозяйкам поставленных на широкую ногу домов! И всё это не пошло далее надежд, не состоялось, не реализовалось. Ванечке досталось штудировать книгу перемен. И, само собой, ученье Карла Маркса. Как вы уж заметили, у молодого человека была развита интуиция – он понимал, что к чему. Конечно, для Ванечки существовала Германия, во всяком случае ZОО. Но и в такой педантичной стране, где даже детские коляски снабжены номерами, уж начинался рёв на улице.

Слово «студент» тогда ассоциировалось со словом «беспорядки». В девятнадцать лет Ванечку приняли в партию большевиков, после того как он великолепно изложил ячейке суть марксизма и элегически вспомнил о своем участии в студенческих волнениях. Ванечкино революционное прошлое было чистейшей воды выдумкой. Да ведь и Карл Маркс, согласитесь, свою теорию высосал из пальца. Так что всё было одно к одному.

За год перед этим судьбоносным событием Ванечкина матушка поехала якобы на воды. На самом же деле – перевести небольшие уцелевшие деньги из Германии в Швейцарию. Подальше положишь – поближе возьмешь. Недаром она была дочерью купца первой гильдии. В ее отсутствие Ванечка сумел обвенчаться со своей ровесницей Лизанькай Замлынской. У нее, профессорской дочери, было отличное приданое – мягкий подбородок в стиле модерн и светлый взгляд на вещи. Для большей романтичности профессорского благословенья тоже не спросили. В обстановке всеобщего смятенья сошло. Матушка, узнав о тайном браке сына, почла за лучшее вовсе не возвращаться. Известие о рожденье внука не склонило ее к иному решенью. Той порой профессор Замлынский, знаток упраздненного российского права, также поспешил в края с климатом более мягким, нежели наш. Отъезд тестя возмутил Ванечку сильней, чем невозвращенье матери. Тем более, что очень многие матушкины драгоценности остались дома и потихоньку распродавались Ванечкой. Профессор же оставил за собой лишь хвост из ГПУ.

Между прочим, товарищ Разливанов, на партсобранье не спят. Ты что, о дамочках думаешь? нет? не финти. Вот мы тебя женим. Ты ж у нас холостой ходишь. Без попа женим, по-пролетарски. – Нет, товарищ Дергачев, я всё слышал. К завтрашнему утру составлю грамотное письмо немецким рабочим. А жениться буду после окончательной победы мировой революции – она не за горами. – Правильно понимаешь, товарищ Разливанов. Годик подождать можно, молодо-зелено, погулять велено.

Лиза, я не могу позволить, чтобы тень профессора встала между мной и ячейкой. Вы с Алешей должны оставаться здесь. Ко всем подселили… ко мне нет, но я вовремя поменялся на квартиру, полностью отвечающую партнорме. Вот еще кольцо… это последнее. Да их и было там всего три. Пишущую машинку привезу завтра на извозчике.

Горько! Раиса, не стесняйся! ты посмотри, какой парень! не парень, а коробка шоколада от буржуя Эйнема. Одежонка не свадебная… ну, да нам лоск-то ни к чему. Мы этих, в пикейных жилетах, в расход пустили. Ну-ка, Ваня, у тебя силушка молодая. На топор, отколи вон ту загогулину с перил… ишь, начудили… в печку ее, в печку… во… теперь что надо.

Алеша кашляет в кроватке, а мне всё слышится, как хор поет многия лета… так радостно поет нам с Ваней. Еще печатать и печатать… до утра успею. Алеша такой ангел… весь в отца.

Раиса, ты мой партийный товарищ… должна понимать. Иметь своих собственных детей вовсе не обязательно. Собственности больше нет… нет такого понятия. Дети принадлежат всему пролетариату. Поди, возьми в детдоме… воспитаем строителя новой жизни. Ну что тебя волнует? Нет, дело не во мне. У меня, если хочешь знать, есть сын от одной дамочки ''из бывших''. Я не стал с ней расписываться… не наш человек. Как зовут – кого? мальчика? Алешей. Приведу, конечно.

Мама, ты буржуйка. Наряжаешь елку, красишь яйца. У тебя на пишущей машинке буква ять. Тетя Раиса – коммунистка. У ней на постели наволочки с серпом и молотом. В детском саду октябрята сказали, чтоб я шел к тете Раисе. Будем строить новую жизнь. А ты сиди дома со своими куличами, когда тебя с работы уволят.