Времени для раздевания, пока ехали домой, не хватало, как не хватало места, чтобы развернуться, отчего каждая секунда становилась все напряженнее и страннее. Гейл так устала, что собственное тело казалось ей посторонним механизмом, которым надлежало управлять, но не обязательно было контролировать.

— Брось нежности, Роуэн. Я должна чувствовать.

Ей хотелось быть перемолотой, хотелось ощутить связь с землей живых, чтобы с нее стряхнули ледяную летаргию, сковавшую сердце. Горе и смерть притупили ее чувства. Она не хотела оставаться в тумане утраты и меланхолии.

Жар его губ стал вестником очищающего огня, который в нем пылал.

Роуэн поднял руки к ее лицу и попытался слегка отстранить, чтобы ослабить напор, но она стала сопротивляться, кусая чувствительную мочку уха. Он замер.

«Игра началась».

Атака была стремительной и напоминала схватку характеров, но Роуэн не знал, где проходила линия фронта. Знал только, что Гейл сжигает яростный огонь желания. Времени на споры не оставалось. Ее пальцы уже скользнули ему под пальто и вытаскивали из брюк полы рубашки.

«Черт подери! Не спеши, Гейл, не спеши!»

Роуэн ощутил привкус сладкой горечи, потому что Гейл ему было суждено потерять.

С завязками ворота ее платья проблем не возникло, и он смог без труда стянуть вниз корсет, чтобы освободить из плена торчащие пики ее груди. Этого маневра оказалось достаточно, чтобы отвлечь ее и перехватить инициативу. Откинув назад голову, Гейл изогнулась, подставляя себя его губам и языку.

— Да! Роуэн, да!

Все увеличивающийся темп дразнил и заводил ее, заставляя вскидывать бедра, так что ему пришлось приложить всю свою силу, чтобы не дать свалиться с его колен.

Он ласкал ее рукой, и она была бессильна его остановить. Ее тело корчилось, словно пыталось противиться формирующемуся оргазму.

— Я хочу… тебя… внутри.

— Я внутри тебя, Гейл, — проскрежетал он сквозь стиснутые зубы, исполненный решимости довести ее до кульминации.

— Нет. Тебя. Пожалуйста. Роуэн, пожалуйста!

Он покачал головой и поцеловал ее в шею там, где она переходила в плечо.

— Нет, Гейл. У меня нет предохранительного средства. Мы не можем.

Роуэн был готов на все, лишь бы даровать ей радость удовлетворения, но ни за что на свете не мог подвергнуть ее риску. Его прошлый опыт уже снабдил его ледяной стеной страдания и не оставлял возможности компромисса.

«На этот раз моей ученице придется научиться ограничивать себя».

— Пожалуйста, Роуэн. Я хочу, чтобы между нами не было преграды. Мне нужно ощутить тебя внутри.

— Успокойся.

Это было странное объявление войны.

— Нет, — тихим рыком прозвучал в темноте кареты ее голос.

Но под влиянием игры его пальцев ее дыхание становилось все отрывистее и учащеннее. Оказываемое ими давление то увеличивалось, то уменьшалось, то становилось нежным, то жестким, то замедлялось, то ускорялось, и ничего другого уже не существовало в этом мире, кроме его руки и ее обнаженной груди, над которой в ночной прохладе колдовал его рот.

— О! О, Роуэн…

Предупреждая ее желание, он был в следующий миг там, где она его ждала, и делал то и так, как она того хотела. И уже не было никакой возможность устоять от экстаза, который разливался по спине, рассыпаясь по коже жгучими искрами.

Вскинув ноги, она издала вопль отчаяния. По телу пробегали одна за другой волны восхитительного оргазма, оставляя за собой слезы и покой изнеможения.

Карета подкатила к особняку и остановилась. Впервые за все время Роуэн не вскочил с места, чтобы открыть дверцу и спрыгнуть на землю. Он ждал, пока она завяжет тесемки кружевного воротника своего платья. Его взгляда она старательно избегала. Ее щеки все еще пылали от усердия совокупления.

— Не торопись. Тео не…

— Я в порядке.

Гейл открыла дверцу и, не дожидаясь помощи, сама спустилась на землю.

Роуэн с саквояжем в руке последовал за ней. Не зная, можно ли ей позволить уйти вот так, без слов, он в то же время не мог унизить ее перед Тео, приоткрыв суть их отношений.

В дверях их встретил Картер.

— Миссис Эванс приготовила вам обоим горячий ужин.

— Отлично, Картер. Мы…

— Если вы не против, я возьму поднос к себе, — со спокойным, отстраненным видом перебила его Гейл. — Я слишком устала, чтобы составить приятную компанию за столом.

Ее заявление удивило Роуэна, но спорить с ней в присутствии Картера он не мог.

— Как вам угодно. Вызов был тяжелый. Я могу заглянуть к вам позже, если хотите просмотреть историю болезни…

— Я хочу лечь сегодня пораньше, доктор Уэст, а перепишу все завтра утром, — извинилась она и кивнула Картеру. — Спокойной ночи, Картер.

— Миссис Блэкуэлл получила тяжелые увечья, доктор? — с тревогой справился Картер.

Чтобы его успокоить, Роуэн вкратце обрисовал детали зловещего происшествия, опустив подробности личной трагедии Блэкуэллов. Он был убежден, что предупрежденные об опасности обитатели дома будут лучше защищены.

— Яд, говорите?

Картер пришел в ужас.

— Обязательно предупредите кухарку, чтобы принимала продукты лишь от доверенных поставщиков и, по возможности, лично. Все, что появляется в доме неизвестно откуда, подлежит уничтожению. Сейчас нельзя полагаться на то, что бисквит в дом подкинул благодарный пациент!

Картер покачал головой:

— Бедный Барнаби!

— Почему это он бедный? — спросил Роуэн, но уже догадался, какой услышит ответ, и улыбнулся.

— Женщины заставят его пробовать в этом доме все, как того несчастного пажа из Средневековья, на котором проверяли, не отравлены ли продукты. Может, поначалу он и сочтет это за благо, но к концу недели, доктор, боюсь, начнет жаловаться на боли в желудке, ведь его будут заставлять пробовать все, что есть в чулане.

Роуэн от всей души рассмеялся, счастливый, что может расслабиться. Потом, вытирая глаза, остановил взгляд на лестнице, по которой Гейл поднялась к себе, и пожалел, что она не задержалась внизу и не разделила с ним это веселье.

«Вам нужно больше смеяться, мисс Реншоу».

Это было для нее уже чересчур. Направляясь в свою комнату, Гейл чувствовала себя неуверенной.

Они спасли Кэролайн Блэкуэлл жизнь, но горькая потеря неродившегося ребенка тяжелым грузом давила на плечи Гейл. Впрочем, не только тоска или сочувствие новым друзьям замедляли ее шаги и вызывали желание поскорее забраться в кровать и свернуться калачиком.

Больше всего ее тяготила зависть.

Эта пара, такая сильная и внимательная друг к другу, такая сплоченная в момент свалившегося на них несчастья, вызывала вдохновение. Смотреть на них было радостью.