Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Она не догадывалась, что вы… что ты полюбил меня?
— Не знаю. Судя по ее словам, когда я видел ее в последний раз, она решила, как только выздоровеет, взять к себе Нору в качестве секретаря и ехать за границу. Обо мне не было сказано ни слова, так что, я думаю, она знает. Но как бы там ни было, когда я полюбил тебя, Ева начала сопротивляться. Я понял, что, видимо, она ненавидела каждую минуту жизни по правилам, которые я установил для нее, и что это у нее уже давно. Я не мог стать вторым Броном для нее, потому что Брон был ее учителем, но он вкладывал в это все свое сердце, и она ему отвечала этим же. В этом вся разница. Ну а я тут ничего не мог больше сделать, да и не хотел. Я полюбил тебя. И ничто, касающееся Евы, кроме ее карьеры, меня уже не волновало.
— Но ты все равно был разочарован?
— Думаю, что очень. Я терпеть не могу поражений. Например, я помню, что все-таки был очень рад, хотя и ненадолго, когда после категорического отказа петь на концерте в Бродфилде она все-таки приехала и выступила. Я думал, что она согласилась с моим советом, — я считал, что она должна выступать везде, куда ее приглашают, чтобы публика о ней не забывала. Но когда я навестил ее в больнице и сказал: «Раз ты приехала и пела для нас, я понял это так: ты, наконец, начала прислушиваться к моим советам», она рассмеялась мне прямо в лицо.
Он замолчал и вопросительно поглядел на Лин, беспокойно шевельнувшуюся. Она снова живо вспомнила момент, о котором он говорил. Она стояла в коридоре, ставя цветы Пэтси на столик, и нечаянно услышала кое-какие слова из их разговора. Как она тогда бежала, словно пытаясь спастись от жестокого смысла фразы, конца которой она не слышала. (Потом, когда-нибудь, она признается ему в своем невольном подслушивании. Но не сейчас! Нельзя портить все счастье этого момента.)
Она с удивлением сказала:
— Если Ева думала, что ты любишь меня, то мне непонятно, как же она решила обратиться ко мне, чтобы я спросила у тебя насчет ее болезни. Даже если она не любит тебя, мне кажется, ей бы не позволила ее гордость.
Уорнер покачал головой:
— Ты не понимаешь ее. Я уже давно увидел, что Ева совершенно хладнокровно использует людей в своих собственных целях. Она использовала вначале Брона — правда, потом она его полюбила; она видела, что меня можно тоже очень хорошо использовать к своей выгоде; сейчас она использует Нору Фейерс; она даже использовала тот интерес, который, как она подозревала, у меня был к тебе. И знаешь, Лин, дорогая моя, если бы у меня были хоть какие-то подозрения, догадки о том, что ты ревнуешь меня к ней!.. Твой приход ко мне, речь в ее защиту были для меня просто крушением всех надежд. Я перестал надеяться, что ты могла бы полюбить меня.
— Но почему же? Я этого не понимаю.
— Потому что, как я думал, ни одна женщина, влюбленная в мужчину, не смогла бы заставить себя сделать так много для своей соперницы. Ни одна женщина не могла бы быть такой великодушной. Но я ведь не мог знать, никак не мог, что твоей храбрости хватит даже на такой поступок!
Лин отмахнулась от этого.
— Но что теперь будет с Евой? — спросила она.
— Я предсказываю, что у нее будет успех за успехом. Мне бы нужно было понять раньше, что на самом деле она не нуждается в моей помощи, что благодаря своему собственному честолюбию она всегда добьется того, чего хочет. Но давай закончим говорить о ней, Лин! Хотя… когда она опять вернется в Англию, мне бы хотелось, чтобы ты ее лучше узнала. У нее тоже есть какая-то особая храбрость, думаю, что она всегда будет, в общем, одинокой женщиной, после того как потеряла Брона. Лин, скажи мне, — его голос был тревожен, — скажи мне, все ли и хорошо ли я тебе объяснил, как мало значит для меня Ева по сравнению с тобой?
— Я все поняла, Уорнер.
— А ты заметила, что первый раз назвала меня по имени?
— Первый раз — вслух!
Он мягко приподнял пальцем ее подбородок, укоризненно качая головой:
— Сколько времени мы потеряли попусту, дорогая! Мы же могли столько узнать друг о друге за это время. И мы все еще немного робеем, правда?
— Ты всегда держал меня на расстоянии, — упрекнула она. — Я так часто делала или говорила что-то, что тебя возмущало…
— Но я тебе объяснил! Мое внешнее равнодушие было броней против тебя!
— А у меня не было брони, — грустно сказала она. — Я думала, что иногда ты должен знать, как ты мне дорог — как бесконечно я тебе преданна.
— Теперь-то я знаю! И к счастью, это совсем не поздно…
Он целовал ее, вначале с робким обожанием, но потом его губы уже искали того обещания страсти, которое будет ответом на его чувство. Он целовал ее в губы, глаза, и Лин, отдаваясь этому счастью и вздрагивая в его руках, знала, что просто она еще не привыкла к чуду его любви. И она думала: «Я никогда не дам себе привыкнуть к этому, никогда не буду принимать как само собой разумеющееся или как мое законное право. И когда мы состаримся и все вокруг нас станет давно знакомым и привычным, наша любовь будет значить для нас так же много, как сейчас».
Он наконец выпустил ее из объятий. Они сидели рядом, держась за руки, и разговаривали о своих планах.
Уорнер сказал рассеянно:
— Твоя подруга Пэтси заскучает по тебе, когда ты уволишься из Бродфилда перед нашей свадьбой.
— Ошибаешься. Пэтси меня давно обогнала — она помолвлена и, может быть, уволится даже раньше меня.
— Она знала о твоей тайне? — спросил Уорнер. — Обо мне, что ты меня любишь? Видишь ли, у мужчин есть такая шутка, что девушки всегда рассказывают все свои тайны, расчесывая волосы на ночь. Я часто думал, действительно ли вы выдаете друг другу свои секреты.
— Пэтси не знала.
— А Дринан знал? Почему? Нет, если не хочешь, можешь не говорить. Но если бы я должен был угадывать, то сказал бы, что ты скрыла это и от него.
— Пыталась. Но видно, была неосторожна, и он сам догадался. Ему… ему это было тяжко.
При мысли о Томе глаза Лин заволоклись печалью, и Уорнер пожал ей руку, успокаивая:
— Ты не должна беспокоиться за Дринана. Он наконец поступает правильно — кладет конец этому и уезжает в новые места, к новой работе.
— А ты мне этого не позволил сделать! — напомнила она.
— То было совсем другое. Ты просто убегала…
Оба засмеялись, и Лин не могла не признать его правоту.
Уорнер спросил:
— Ты сказала, что Дринану было тяжко. Он что, думал, что я не достоин тебя? Впрочем, так оно и есть.
Лин покачала головой:
— Нет, это не так. Он страшно восхищается тобой и считает, что ты ничего не жалеешь и отдаешь все больным. Но один раз он сказал, что ты человек, который не нуждается ни в чем, и в женщинах тоже…
— И это разве правда? Что я не нуждаюсь в тебе? Она взглянула на него, и ее глаза были полны доверия.