— Не стану платить! — кипятился Морали. — У вас на картах крап!

— За слова отвечать надо! — взвился Ставраки. А остальные участники по его знаку сгрудились вокруг мавра. — Или деньги на стол, или плати товаром.

— Не дождетесь! Вы обманщики!

Корсар хотел встать, но два сына Папы-Косты сзади навалились ему на плечи и прижали ладони гостя к столу. В руках у старшего сверкнул кинжал.

— Хочешь лишиться пальца, любезнейший?

Морали вытаращил глаза, а лезвие вошло в деревяшку в волосе от его мизинца.

— Мы тебя играть не заставляли, — меланхолично бросил Ставраки. — Сам пришел.

Греки вывели надувшегося, как младенец, Морали из общего прокуренного зала и подтолкнули к двери в стене. Судя по обшарпанному виду, она вела в погреб. Мягкий известняк под домами долбился легко, и двух-, трехэтажные подвалы не были редкостью. По ступенькам мавра стащили вниз. Было темно и душно. Пористые стены потели, сочась беловатой влагой. Пленнику связали руки и толкнули в угол.

— Платить придется.

Морали обиженно засопел. Нет, он не желал отдавать баркасы. Там травки тысяч на десять. В Бессарабии поменяет на турецкие деньги, еще больше получится.

— Чтобы ты не думал, что мы шутим, — сказал младший отпрыск Папы-Косты — пошлем твоей команде подарок. — С этими словами он быстро схватил мавра за кольцо в правом ухе и молниеносным движением отсек мочку вместе с украшением.

Морали взвыл от боли.

— Что? Что? Что вы делаете? — До последнего момента ему казалось: все происходящее — игра. Род забавы бешеных греков.

— Подумай крепко, — сказал Ставраки. — Каждый день мы будем отрезать у тебя по пальцу. Глупо согласиться через неделю. Когда на руках останутся одни культи.

— Все кончено! — простонал Раевский, как только дверь в его комнату распахнулась и на пороге появился Пушкин. — Она меня выгнала.

Он лежал пластом на диване, не имея сил пошевелиться. Друг действительно застал его не в лучшую минуту. Таких вспышек слабости Александр не прощал ни себе, ни тому, перед кем их обнаруживал.

— Бог мой, какая женщина! Ни слова упрека. Я поступил с ней низко. Лучше бы она упрекала! Когда упрекают, еще можно надеяться. А ее единственное желание — больше никогда меня не видеть!

Полковник отвернулся к стене и бурно разрыдался.

— Я подлец! Подлец! И я не могу без нее жить.

Пушкин приблизился и доверчиво потрепал друга по плечу.

— Полно. Все дамы смотрят на сторону.

— Ты не знаешь, — с ожесточением выдохнул Раевский. — Лиза — рабская душа. Она безоговорочно подчиняется тому мужчине, которого считает сильным. Много лет таким был я. Но я ее обидел. И она нашла другого хозяина. Это человек властный, хищный. Он полностью подавил ее. Вы сами видели у него на обедах: десятки людей ловят каждое слово, жест, щелчок пальцев. Он не терпит в человеке собственных суждений. Почему граф невзлюбил вас? Потому, что вы не спешите записаться в толпу его поклонников…

— Я могу поклоняться даме, но не мужчине! — рассмеялся Пушкин.

Раевский сел.

— Бывают мужчины, нуждающиеся в почитателях куда сильнее любой дамы. Я понимал это еще в Мобеже. Но Лиза ослепла и не хочет видеть его низости. Знаешь, на чем зиждется хваленая слава нашего героя?

— Нынче все герои, — пожал плечами поэт.

— При Краоне, когда сыну графа Строганова снесло ядром голову и несчастный отец не в силах был отдавать приказания, Воронцов присвоил себе команду и победу, не имея на это никакого права.

— Подлец!

— А Лиза, — праведный гнев схлынул с Александра, — считает его образцом благородства. Но пусть! Так лучше. Если бы она однажды прозрела, то навсегда осталась бы несчастной.

Пушкин смотрел на друга с удивлением. Он не предполагал в Александре таких страстей. Насмешки надо всем, что составляло жизнь сердца, казались его единственным развлечением. Так вот он, наш Вальмон! Сначала поэту, совсем как в романах Лакло, представлялось, что Раевский добивается уступчивости у добродетельной женщины. Склонить такую на путь измены — подвиг для светского льва. Но выходило, что прекрасную простушку надо защищать не от соблазнителя, а от мужа.

— Что же ты будешь делать? — спросил Пушкин, озадаченно глядя на демона с заплаканным лицом.

— Я уезжаю по делам. — Раевский полоснул друга сумрачным взглядом. — А ты, если хочешь, поступай пажом в свиту ее сиятельства. Будешь иногда напоминать жестокосердной о моем существовании.

Граф де Витт не поехал на встречу с Мочениго. Полковник Пестель тоже. Вместо этого они встретились друг с другом. Каждому было что предложить. Командир Вятского полка пребывал в мистической грусти. Крушение европейских революций, казалось, отодвигало неизбежную развязку в России. Ему представлялось целесообразным или вовсе распустить тайное общество, или открыто идти к царю и, запугав численностью организации, заставить отречься от престола.

Сии мечтательные планы приходили в голову внезапно, среди серьезной работы, требовавшей максимального напряжения сил. Мятеж должен начаться в Петербурге. На помощь столице двинется 2-я армия, командующий которой Витгенштейн и начальник штаба Киселев будут арестованы. Для похода нужны деньги, квартиры, магазейны. Всем этим занимался генерал-интендант Юшневский. Солдатам объявят о передислокации. То, что в стране новая власть, служивые узнают на подступах к Петербургу. Если рядовые выйдут из повиновения, на русской революции можно ставить крест.

В разгар этих увлекательных занятий из Италии явился какой-то эмиссар. Его приезд добавил нервозности. Ни Пестель, ни Витт не пожелали вступать в контакт с неизвестным. Генерал боялся пойти не с той карты. Он хотел, чтобы заговорщики считали его своим. В случае неудачи их всегда можно сдать. Полковник жаждал подсоединить к мятежу военные поселения. Если Витт окажется изменником, его следует повесить…

В местечке Линцы, где квартировал Вятский полк, состоялась тихая, почти домашняя беседа.

— Поймите меня правильно, Павел Иванович, я предлагаю вам содействие своих частей. Это не шутка. Однако мне неприлично быть лицом второстепенным. Вам придется открыть детали.

— Поймите и вы меня, Иван Осипович, я один не решаю вопрос о принятии новых членов. Вас опасается Юшневский. Но между нами возможен личный договор. Я обязуюсь известить вас о времени восстания. Вы — присоединиться к нам. Во главе такой силы, как поселенные полки, вы не сможете играть вторые роли. Кое-кому из наших придется потесниться.

Сильный сквозняк, дувший Морали в бок несколько часов подряд, заставил несчастного тунисца отвлечься от размышлений о своей горькой участи. И призадуматься, а нет ли из подвала выхода? Вокруг царила темнота. Злодеи-греки, уходя, унесли лампу. Но в какой-то момент чуткие ноздри корсара уловили едва приметный запах моря. А значит, помещение не заканчивалось глухой стеной. Мавр решил проверить эту мысль. Он с трудом поднялся, ноги затекли. Двигаться на ощупь Морали не мог, поскольку запястья были связаны. И все же он решил проверить свою догадку, осторожно тычась головой в стороны. Вскоре выяснилось, что подвал если и рубили в известняке, то лишь углубляя естественную полость. Она не была закрыта наглухо. В левой стене имелась щель, сквозь которую и тянуло ветром.