Заложив первую страницу пальцем, Винченце, закинув голову и прищурив глаза, любовался игрой солнечных зайчиков в кленовой кроне, множеством оттенков мозаики, складывающейся из трепещущих, просвечивающих резных листьев…

Листва зашуршала, пышные ветви сирени и черемухи раздвинулись, перед клумбой появился сын кухарки — тот самый, что прислуживал на вчерашнем приеме. Ныне он был уж не при параде, но в руках снова держал поднос — с кружкой и тарелочкой, накрытой салфеткой, из-под которой виднелись румяные пирожки.

— Зачем кусты ломать? — не меняя позы, лениво спросил Винченце. — Дорожки же есть, чем не нравится?

— Так напрямик быстрее, — замялся парень, — Вон, остыть не успел… Мамка вам велела отнести — только из печки вынула. До чая, говорит, еще долго…

— С крольчатиной? — потянув носом, поморщился Винченце. Парень кивнул, в очередной раз подивившись чуткости иноземца. — Терпеть не люблю. А там что, квас?

— Не, морс. Клюквенный. — И шагнул с подносом вперед, от порывистости едва все не выплеснув на голову маркизу.

Тот проворно отодвинулся и отстранил ладонью угрожающе нависший перед ним поднос подальше от себя. Однако кружку взял, отхлебнул.

— Фу, кислый. Отравить меня хотеть?.. Ах да, кстати! Постой-ка, дорогой мой, dal momento che sei qui. Dica un po', per favore[30], как ты вчера выполнить мой просьба?

— Ну как? Как вы велели, господин синьор, так все и сделал.

— Конкретней, amicone.

— Чего? — не понял парень.

Винченце вздохнул, поставил кружку на подлокотник скамьи:

— Порошок весь высыпал?

— Так точно, весь, что был.

— Куда высыпал?

— Везде понемножку! — и принялся перечислять, загибая пальцы на свободной руке: — В подливку, в суп, в соус, в компот…

— В пунш, — поправил Винченце.

— И туда тоже, — махнул парень.

— Никто не заметил?

— Не-а! — гордо заявил тот.

— А что гости?

— Да что они — все умяли за милую душу! А потом давай танцевать да в фанты играть. Аж фонари в саду побили. Еле угомонились. Давно такого веселья не было…

— Флакон куда выкинул?

— Господин синьор, а можно, я эту скляночку себе оставлю? На память, больно симпатишная.

— Хорошо, только вымой хорошенько, — кивнул Винченце, задумчиво потягивая морс.

— Не беспокойтеся, я ее еще вчера прямо там же, в супчике прополоскал!.. А вы это, не забудете… — переминаясь с ноги на ногу начал он, да постеснялся закончить.

— Не переживать, я присылать тебе к Рождество твой переваренный книга. С золотой обрез, в красный бархатный переплет.

— С полстола шириной? — засиял парень. И обрадовался еще больше, на лету поймав пятерней подброшенную монету. — Только вы не забудьте уж, ладно?

Винченце, кивнув, махнул рукою, чтоб шел, не мешал читать. Тот, поклонившись, рванул в кусты. Сквозь треск ломаемых веток еще можно было расслышать чавканье, прерываемое мечтательным бормотанием: «…вот выучусь поваром, уеду в столицу… нет, в Париж!.. куплю трактир… нет, ресторацию!»

Винченце хмыкнул. Смахнул с кружки накрывший ее спланировавший сверху кленовый лист. Раскрыл книгу…

— Ага, вот ты где спрятался! — закричал Артур Генрихович, коего леший пронес по липовой аллейке — откуда меж сиреневых кустов только и была видна скамейка. — А я-то тебя везде ищу, всю усадьбу обегал! А ты тут книжечку почитываешь. Чего тут? — заглянул на корешок. — Гоетхе? Древний грек, что ли? Ну да черт с ним!..

— Вы, Полина Кондратьевна, не беспокойтесь, — с твердой уверенностью заявила Глаша. — Вампиры, они днем безвредные. Уж я-то знаю. Я про них знаете сколько книжек прочитала.

— Знаю, — вздохнула Ямина, склонившись над корзиной с бельем.

— Да Серафим Степанович намедни кое-чего рассказал, — продолжала девушка, пытаясь поймать уплывающую от нее по течению белым призраком ночную рубашку. — Так что я у нас, получается, главный знаток по упырям. Даже в лицо одного видела…

— Ну и как, симпатичный? — поинтересовалась Ямина, опуская в чистые воды речки очередную простыню.

— Ага, ничего так! — Глаше удалось-таки поймать рубашку за колышущийся подол. И в отместку, хорошенько выполоскав, изо всех сил принялась отжимать-выкручивать, — Ох, это они все нарочно, чтоб людей смущать, нечисть такая, это они любят. Прикинется этаким красавцем: глаза синие, — вота какие! — кудри золотые, росту гусарского, стати царской; голос ласковый, что кот мурлычет… А сам только и ждет, когда в горло вцепиться!

— Складно говоришь! — засмеялась Ямина.

— Да вы б сами видели… — смутилась девица.

И снова упустила стирку! Подхватив подол, бросилась догонять. Сбежала с мостков, спрыгнула — по пояс в воде, в брызгах по уши. Вымокла насквозь — и все равно не успела, быстрое течение опередило.

— Ничего, сейчас к той коряге прибьет, — сказала Глаша, провожая глазами беглое белье.

Полина Кондратьевна уже видела, что коряга не поможет. С сожалением бросила прощальный взгляд на уплывающую вещь, еще хорошую, почти совсем не штопанную…

Но вдруг, когда белеющее пятно пересекало рябую полосу брода, из прибрежных зарослей выскочила большая, золотистой масти собака и кинулась в воду. В два прыжка она настигла пропажу. Ухватив мокрую тряпку зубами, подняла голову, стоя по брюхо в реке, оглянулась по сторонам.

— Вот молодец! — захлопала в ладоши Глафира, отпустив подол сарафана, даже подпрыгнула, обдав Ямину дождем брызг, — Эй, Цербер! Росинант! Иди сюда! Неси ее нам! Ах, умница!..

Пес, увидев прыгающую в воде девицу, вильнул хвостом и, прижав уши, но не бросая добычу, поплыл к мосткам.

— Ах ты мой хороший! — Глаша принялась обнимать мокрую псину за шею, ероша густую шерсть на загривке. — Ах ты наш спаситель!

Выплюнутая тряпка была передана хозяйке. Развернув, Полина Кондратьевна вздохнула с облегчением — оборчатые панталончики при плавании ничуть не пострадали.

— Ну и чей ты такой умненький? — вопрошала Глафира, тиская пса.

Зверь молчал, но не возражал и выглядел довольным. Не вылезая из воды, отряхнулся — Ямину вновь окатил холодный фонтан.

— Охотничий, наверное, — предположила она, — от хозяина сбежал…

Словно в ответ на это, с другого берега донесся пронзительный свист, неразборчивый возглас, конское ржание.

Пес навострил уши. Оглянувшись на девушку, махнул хвостом, лизнул в щеку — и снова пустился вплавь. Впрыгнув на берег, еще разок оглянулся и скрылся в высоком тростнике, будто и не был…