все предписания доктора, прислушивалась к советам матери, каждый день ездила в Люксембургский сад и любовалась статуями - для того, чтобы ребенок был красивым. Беременность протекала легко, Адель переносила ее весело, с радостью, почти не страдая от тошноты или головокружений. Гортензия говорила, что так бывает со всеми женщинами Эрио: сама она, родив Адель, через два дня уже танцевала на балу.

Размеренное течение жизни Адель было прервано лишь однажды. Как-то в конце декабря, после Рождества, Адель и Жюдит, веселые, раскрасневшиеся, вернулись домой на улицу Кассини и обнаружили, что их чудесная квартира разграблена. Платья Адель, шелковое нижнее белье, серебряные щетки с туалетного столика, даже дешевые украшения - все было украдено. Адель, у которой от ярости перехватило дыхание, ни минуты не сомневалась в том, чьих рук это было дело. Это мог сделать только один человек - Лакруа! Вероятно, этот мерзавец, желая вернуть потерянные деньги хотя бы частично, решил продать весь гардероб Адель вплоть до чулок.

Впрочем, раз это случилось, что толку было сердиться? Жиске, которому Адель рассказала об ограблении, посмеялся и посоветовал не затевать скандала. «Главное, моя дорогая, - сказал он, - это не быть смешной. Забудьте об этом, рано или поздно вы купите себе много новых платьев. А пока забудьте о Лакруа, о платьях и думайте только о приданом для вашего ребенка - он может стоить очень больших денег. Не огорчайтесь по пустякам». Адель, все еще плохо разбиравшаяся в том, что разглашать принято или не принято, решила прислушиваться к мнению Жиске. В конце концов, он не желал ей зла. Прошло время, и мелочная проделка Лакруа была забыта.

Весной 1834 года Франция снова была взбудоражена известиями о волнениях в Лионе. Жалованье рабочих в течение двух лет постоянно понижалось, а поскольку никаких законов, регламентирующих труд, не существовало, то этому не видно было конца. Порой за восемнадцатичасовой рабочий день рабочий получал по 18 су. На фабрики принимали даже пятилетних детей. Нищета рабочих объявлялась естественным и вечным положением, в утверждении этого особенно изощрялись «Журналь де Деба» и Академия моральных наук. На проповедь такой морали бедняки отвечали забастовками. Рабочие уже начинали объединяться в организации - компаньонажи и общества взаимопомощи. В Лионе это движение стало особенно мощным, и, хотя правительство Тьера и Гизо объявляло о намерении «обуздать тигра анархии», среди ткачей снова вспыхнуло восстание. Это было ответом на принятие закона о запрещении любых рабочих объединений. Лионские ткачи заявили, что «никогда не склонят головы перед столь грубым произволом и не распустят своих обществ».

9 апреля 1834 года «Объединенный комитет» всех лионских союзов попытался провести демонстрацию протеста против суда над руководителями февральской стачки.

Но уже накануне город был занят войсками. Ткачи ответили возведением баррикад. Четыре дня в городе шло сражение, не прекращались массовые убийства и пожары. Остатки восставших были загнаны в церковь Кордельеров и расстреляны. Было свыше трехсот убитых. Одновременно восстания произошли еще в десяти крупных французских городах.

9 апреля наиболее воинственные члены «Общества прав человека», возглавляемого Бланки и Барбесом, потребовали выполнить требования лионских ткачей, и стали строить баррикады в Париже - в квартале Марэ, на улицах Бобур, Обри-ле-Буше и Транснонен. Столица в это время была уже наводнена десятками тысяч солдат. Министр внутренних дел Тьер приказал расправляться с мятежниками самым беспощадным образом. 14 апреля восстание закончилось кровавой бойней. На улице Транснонен у дома номер двенадцать был ранен королевский офицер. Солдаты ворвались в дом и закололи штыками всех жителей без различия пола и возраста. Было проведено множество арестов; все арестованные должны были предстать перед судом Палаты пэров.

12 апреля 1834 года, когда в Париже слышались выстрелы, а парижские улицы покрывались баррикадами, в два часа пополудни у Адель родилась девочка. Дочь.

Роды были легкие. В шесть утра Адель проснулась от сильных болей, в восемь к ней приехала Гортензия и доктор с акушеркой и очень скоро маленькая Дезире уже подала свой первый в жизни голос. Она родилась на неделю раньше срока, но жизнелюбия и силы ей было не занимать. Правда, внешне она была совсем неказистая: большеголовая, худенькая, с пушком на голове вместо тех волос, которые воображала себе Адель. Но это крошечное создание, каким бы оно ни было, Адель бесконечно любила. Она не испытала сильных болей при родах, поэтому даже страдания не стали преградой в ее отношении к малышке.

- Моя крошка, - прошептала Адель склоняясь над колыбелью и касаясь пальчиков девочки. - Никто тебя не будет любить так, как я.

Честно говоря, теперь, когда девочка родилась, Адель ощущала гораздо больше беспокойства, чем раньше. Она, сама еще семнадцатилетняя, должна была отвечать за этого ребенка, такого крошечного, такого беспомощного. А ведь она ничего не умела и ничего не знала. Ей было даже немного боязно.

- Ты до сих пор хочешь назвать ее Дезире? - спросила Гортензия, усаживаясь подле дочери.

Адель, бледная, усталая, но счастливая, радостно кивнула.

- Но, может быть, стоит пересмотреть это решение? Подумай, было бы хорошо назвать ее Амелией… или, например, Луизой[22] - это нынче модно. Подумай, может быть…

- Нет, никогда, ни за что на свете! Это Дезире. Никакое другое имя ей не подходит!

Гортензия, качая головой, спросила:

- Ну, а кормилицу-то ты нанимать будешь?

- У меня есть молоко.

- От кормления, милочка, грудь портится. Я бы рекомендовала тебе взять кормилицу. В нашем положении надобно заботиться о внешности. Если ты согласна, я подыщу хорошую женщину…

Адель не слишком охотно произнесла:

- Я согласна. Но Дезире будет со мной, всегда со мной. В деревню я ее не отдам.

- От детей всегда ужасный шум. Ты еще не знаешь этого.

- Я потерплю.

- А понравится ли это тем… кого ты будешь принимать у себя?

Гортензия имела в виду мужчин и спрашивала откровенно, ибо давно уже знала о намерениях дочери. Адель сухо ответила:

- Мне кажется, им до этого не должно быть дела. Я не намерена знакомить их с Дезире.

У Адель были свои, непреложные убеждения насчет того, как следует обращаться с дочкой. Она обдумала все еще до ее рождения. Поведение ее как матери будет противоположно поведению Гортензии. И уж конечно Дезире никогда не придется искать утешения у других и убегать из дома.

Утром следующего дня Гортензия и доктор отправились в мэрию округа, где зарегистрировали младенца «Дезире, родившейся 12 числа текущего месяца, в два часа дня, в квартире своей матери… незаконнорожденного