Сейчас, после примирения, их отношения были поставлены на более правильную основу. Они стали подругами, и это было естественное положение, потому что Гортензия никогда не была для Адель матерью-покровительницей в полном смысле слова. Мать воспитывает, опекает, защищает. Мать посвящает себя своему ребенку. Мать - это как тыл, как каменная стена для него. Адель ничего подобного никогда не чувствовала. Она пришла к выводу, что полагаться следует только на себя, ну, а если становится слишком уж одиноко, если чувствуешь себя чересчур слабой и уязвимой, тогда нужно обратиться к подруге. Гортензия могла бы быть лучшей из подруг - любящей, верной, преданной. Дружба ведь не требует такой самоотдачи, как материнство. Обо всем этом они, конечно, не говорили друг с другом, даже не давали себе в этом отчета, но подсознательно каждая ощутила, что нынешнее положение - самое верное, и облегченно вздохнули.

Они славно поговорили в тот вечер и позже. Гортензия успокаивала дочь, как могла. Адель рассказала ей о том, чего еще никому не говорила. Оба пришли к выводу, что виновата во всем не Гортензия, а граф де Монтрей. Что, в сущности, представляла собой госпожа Эрио? Она была небогатая женщина и зависела от множества обстоятельств. Ее положением воспользовались. Граф де Монтрей, сказочно богатый бездельник, знал, что Гортензии, погрязшей в долгах, некуда деваться - по крайней мере, такова была версия госпожи Эрио. Тогда же она рассказала Адель о бароне де Фронсаке и роли, которую тот играл.

Адель слушала, напряженно сцепив пальцы. Потом с ее губ сорвался вопрос: где сейчас Эдуард?

- Вот этого я не знаю, дорогая. Ни он, ни его дядя не появляются у меня, и это понятно. После того, как ты отослала ему ожерелье, он уехал куда-то на воды, к матери. Вероятно, они уже вернулись в Париж.

Гортензия из осторожности и из боязни сказать бестактность не спросила о том, что весьма удивляло ее уже давно: почему Адель понадобилось расставаться с ожерельем? Ведь она получила его честным путем. Впрочем, эта бедная девочка такая сумасбродка, она еще не научилась вести себя правильно. Кроме того, в глубине души Гортензия была уверена, что Эдуард до сих пор влюблен в Адель и сказала, пытаясь нащупать почву:

- Господин де Монтрей очень волновался, когда ты исчезла. Если бы ты знала, Адель: он всю полицию на ноги поставил. Как ты полагаешь… мне кажется, было бы справедливо сообщить ему теперь, когда ты нашлась.

Глаза Адель сверкнули. Она с деланным равнодушием ответила, что ничего подобного делать не собирается. - Но ведь у тебя будет ребенок от него, дорогая, - заметила Гортензия, втайне подивившись настроению дочери.

- Я рада. Но только это будет мой ребенок, а не его. Я все сделаю для своей дочери, все, что смогу. Я никому ее не отдам, даже кормилице. Хотя, может быть, кормилицу и найду, но в деревню Дезире отсылать не буду. Она будет очень любить меня, как и я ее, и у нас будет хорошая семья. А еще я буду богата, очень богата. Я что угодно сделаю, лишь бы не быть бедной.

Многие слова Адель были камнями в огород Гортензии, и последняя это заметила. Но, в конце концов, радость от встречи была сильнее, чем досада, вызванная скрытыми упреками. У Гортензии ведь, в сущности, никого не было роднее, чем дочь. Они должны были держаться друг за друга.

«А вообще-то, - подумала Гортензия невольно, слушая речи дочери, - Адель такой еще ребенок. Какие глупости она порой говорит!»

Адель, на миг забыв о присутствии матери, подумала об Эдуарде и сердце ее сжалось. При одном упоминании его имени она теряла спокойствие. Она не могла понять, любит его или ненавидит. Скорее всего, имело место и то, и другое. Но сейчас ей было больно, очень больно от того, что Эдуард, так и не найдя ее, столь быстро бросил поиски и уехал из Парижа. Светские бездельники в Экс-ле-Бене были ему дороже, чем она. Впрочем, с чего она взяла, что вообще что-то для него значила? Он не воспринимал ее всерьез. Он купил даже не ее саму, а ее тело, купил как диковинную вещь, странное существо, красивое и забавное. Он, может быть, вообще не способен любить. Единственный пыл, который у него остался, - физический, для прочего он слишком большой эгоист. Ему было скучно в Париже, и она его развлекла… Ах, черт побери, как все это было мерзко по отношению к ней!

Эдуард изломал ей жизнь. Только Эдуард. Он разрушил мир, в котором она жила, те иллюзии, что она питала. Она осталась словно на пустом месте, с единственным стремлением в душе - иметь выгоду. Черт побери, если это ее участь, она смирится. Но уж если она будет несчастна, то несчастен будет и он. Рано или поздно она лишит его спокойствия и выведет из пресловутой скуки. Он почти разучился чувствовать - что ж, она придумает что-то эдакое, что вернет ему подлинную свежесть чувств.

Гортензия и Адель помирились, но в душе одна совершенно не понимала другую.

9

В течение зимы жизнь Адель протекала более-менее спокойно. Мать помогала ей, Анри Жиске, не терявший свою подопечную из виду, тоже оказывал некоторую поддержку. На первых порах, когда беременность еще не слишком продвинулась, она предоставляла ему время от времени любовные услуги, но, честно говоря, Адель интересовала Жиске с иной точки зрения. Раза два-три, чтобы укрепить ее привязанность, он подбрасывал ей небольшой заработок - давал адреса некоторых своих друзей, которые хотели бы развлечься. Адель на такие поездки смотрела не слишком серьезно - в дальнейшем она не намеревалась быть девочкой по вызову, и принимала такую работу не из-за денег, а из желания познакомиться с кем-нибудь из высшего общества. Потом, когда живот стал очень заметен, она решила, что будет лучше на время отказаться от какой-либо работы и заняться исключительно собой.

Она ждала ребенка даже с некоторой страстью - до того хотелось увидеть, наконец, свою Дезире, любить ее, лелеять. Она была единственным смыслом ее жизни. В том, что родится девочка, Адель не сомневалась. В их роду Эрио не было мальчиков. Да и вообще, коль уж Адель намеревалась сделать мужчин своей добычей, ей вовсе не хотелось иметь одного из них в качестве сына.

Адель с тщательностью, доходящей до смешного, исполняла