– Да.

Она принесла мне коробку, которую я оставил рядом с самоваром.

– Прочти мне.

Я прочел.

Женщина слушала очень внимательно, а когда я закончил, спросила:

– Что такое Перекор?

– Название города. По крайней мере, я так думаю.

Женщина изумленно приоткрыла рот:

– У города есть название?

– Думаю, да.

– У этого дома есть название, – сказала она. – Балена.

Так я решил писать это слово. Оно нигде не было написано, пока я, много позже, не записал его для старого Эдгара.

– Значит, Балена находится в городе Перекор, – сказал я.

Женщина задумчиво кивнула, потом подошла к холодильнику, достала миску с яйцами и стала учить меня готовить омлет.

Так я познакомился с Аннабель Бален.

* * *

В то утро она научила меня готовить омлет и суфле. Вместе со мной она испекла кофейный кекс, показывая, как замешивать тесто и класть дрожжи. Мука лежала в большом баке под кухонным столом; Аннабель объяснила, что ее делают из зерна, выращенного на поле. Там работали сейчас остальные члены семьи. Аннабель заведовала кухней – это ей поручили, «потому что она одиночка». Другую женщину приставили к ней помогать с мытьем посуды, в остальное время та ухаживала за цветником перед домом. Аннабель несколько лет проработала в полях, но ненавидела и сам этот труд, и всегдашнее молчание Баленов. Когда умерла старуха, заведовавшая кухней, Аннабель попросилась на ее место. Это произошло тринадцать лет назад; Аннабель сказала, что тогда она была замужней женщиной, а теперь – вдова. Счет лет и понятие замужества не были мне в новинку, и хотя слышать о таком было странно, я ее понял.

Все продукты для готовки, кроме яиц и муки, брали из убежищ. Аннабель просила меня читать вслух этикетки на пакетах с дрожжами, на баночке с перцем, на коробке облученного ореха-пекана. На всех было написано: «Министерство обороны. Перекор».

Показывая мне, как готовить, Аннабель держалась тихо и вежливо и, помимо просьб читать этикетки, вопросов не задавала. Несколько раз я хотел спросить ее про семью, как им удалось избежать современного образа жизни, но всякий раз думал: «Не спрашивай, расслабься», и, кажется, в данном случае этот совет и правда хорошо подходил. Аннабель была очень красива, двигалась проворно и грациозно. Я любовался ею с огромным удовольствием.

Но ближе к полудню Аннабель сделалась нервной и, может быть, чуточку расстроенной. Наконец она сунула руку в шкафчик под кухонным столом, вытащила большую синюю коробку и дала мне прочитать.

Там было большими буквами написано: «ВАЛИУМ», а ниже мелкими: «Противозачаточное». А еще ниже: «Управление контроля за численностью населения США. Принимать только по рекомендации врача».

Я прочел это вслух, и Аннабель спросила:

– Кто такой врач?

– Какой-то древний целитель, – неуверенно ответил я, а про себя подумал: «Так вот почему больше нет детей? Может, все снотворные и сопоры такие? Противозачаточные?»

Аннабель взяла две таблетки и запила их кофе. Потом протянула коробку мне, а когда я мотнул головой, глянула загадочно, но промолчала. Просто высыпала пригоршню валиума в карман фартука, а коробку убрала на место.

– Мне надо приготовить обед, – сказала Аннабель.

В следующий час она работала очень быстро: согрела два котла супа, нарезала темный хлеб и соорудила бутерброды с сыром. Я спросил, не надо ли помочь, но Аннабель словно не услышала моего вопроса. Она поставила на стол большие коричневые тарелки и суповые миски. Чтобы хоть как-то поучаствовать, я отнес на стол стопку тарелок из шкафа и заметил:

– Какие необычные!

– Спасибо, – ответила она. – Это я их сделала.

Я опешил. Мне еще не доводилось слышать, чтобы кто-нибудь делал вещи вроде тарелок. А в «Сирсе» есть целый отдел с посудой. Зачем делать тарелки?

Увидев мое изумление, Аннабель перевернула миску. На дне был знак, показавшийся мне знакомым.

– Что это? – спросил я.

– Мое клеймо. Кошачья лапа. – Аннабель робко улыбнулась. – У тебя есть кошка.

Теперь я видел, что это и впрямь как след Барбоски на песке, только меньше.

– У нас с мужем была кошка. Одна-единственная во всем городе. Она погибла еще раньше моего мужа. Ее убила собака.

Я ойкнул и начал расставлять миски на столе.

Через некоторое время за окном раздался шум. Я выглянул и увидел, что к дому подъехали два старых зеленых мыслебуса. Из них беззвучно выгружались мужчины и собаки.

Я вышел наружу. Светило солнце. Мужчины молча и деловито умывались у двух кранов в стене здания. Я удивился: заключенные в таких случаях смеялись и брызгали водой. Даже собаки вели себя тихо, жались подальше от меня и косили красными глазами.

Из цветника и небольших построек потянулись работавшие там женщины. Все вошли в кухню и расселись вокруг стола. Бален жестом показал мне сесть. Люди сидели на скамьях довольно тесно; я еле-еле выбрал место посвободнее.

Все, кроме Аннабель, сели и склонили головы. Старый Бален начал молитву. Первые слова в ней были как во вчерашней молитве Рода: «Господи, самый могущественный и самый жестокий, прости мне мои жалкие печали и грехи», но дальше пошло иначе: «Убереги нас от ядерного дождя с небес и от грехов прежнего человечества. Дай нам понять и почувствовать Твою абсолютную власть над жизнью людей в эти последние дни».

Все ели в молчании. Я попытался заговорить с соседом, когда передавал ему суп, но он не ответил.

Никто после еды не поблагодарил Аннабель.

Остаток дня я провел у себя в комнате за чтением.

За ужином я вновь, к своей радости, увидел Аннабель, но поговорить с ней не смог: она была слишком занята. Я украдкой разглядывал ее лицо, когда она ставила на стол еду и забирала пустые тарелки. Оно было печальным. Я подумал, что она чересчур устает. Ей нужен еще помощник, не только для мытья посуды.

Я надеялся поговорить с Аннабель после ужина, но Бален велел мне идти в Библейскую комнату, а она осталась на кухне мыть посуду.

Когда мы вошли, в Библейской комнате работал телевизор. Балены, мужчины и женщины, молча смотрели на экран. Программа была из старого литературного видео – редкий телефильм с актерами и связным сюжетом. Я не мог сказать, кто актеры – люди или роботы. Сюжет состоял в том, что героиню похитила и многократно насиловала банда противников личного пространства: выключенных, сбежавших из резервации. Они издевались над девушкой по-всякому, и хотя похожие передачи входили в мое школьное и университетское образование, сейчас мне сделалось тошно, как не было в детстве и в юности.

На середине передачи я крепко зажмурился и больше ничего не видел, только слышал, как вокруг взволнованно охают Балены, которые с первой минуты страстно погрузились в историю на экране. Это было ужасно.