Я спросил с простодушным видом:

– Надежда Егоровна, и какой кожи сделано ваше кресло?

Мешалкина скривилась:

– А какое это имеет значение?

– Знаете, очень большое. Я слышал, в какие-то века, в какой-то стране судьи

сидели в креслах, обтянутых кожей их предшественников, уличенных в продажности.

Я всё больше убеждаюсь, что нам нужен хорошо прописанный закон о нормах самозащиты личности. Если государство не в состоянии защитить человека от насилия, оно должно наделить его правом на свободу самозащиты. Негодяи должны знать, что никакое зло не сойдёт им с рук. В противном случае исходящее от негодяев зло будет ещё больше множиться, порождая у людей соблазн стать негодяями и творить зло. Безнаказанность приводит наш народ к моральному самоуничтожению. Иными словами, нам нужен закон против этого самоуничтожения.

Клава

Старушка Маруся, увидев нас, потеряла дар речи. Она, наверное, решила, что мы явились сводить счёты. Ей квартира была свободна.

Я связалась по Интернету с изготовителями документов, заказала паспорта на наши настоящие фамилии.

Я поехала в знакомую церковь и договорилась со священником, который помог нам освободить Элю. Батюшка сказал, что по правилам я должна войти в храм под руку с отцом.

– Отца не будет, – сказала я. – Шафера тоже не будет. И свидетелей не будет.

Ваня сидит у телевизора. Нам перемывают косточки по всем каналам. Мы стали знаменитостями.

Звонила Элька. Он уже в Москве. В училище её сначала не хотели принимать, но она откровенно рассказала, что с ней произошло. Её восстановили. Мне очень хотелось сказать ей про венчание. Не знаю, как удержалась.

Я заказала белый «линкольн». Взяла на прокат подвенечное платье. Заказала столик в ресторане «Прага». Наняла оператора, который должен был снимать нас на видео. Всё было, как у людей, только мы не могли никого пригласить на церемонию. Венчание вдвоём – это, конечно, не совсем то, о чём я мечтала.

Я надела подвенечное платье в «линкольне». Священник встретил нас у входа в церковь. Я взяла Ваню под руку, и мы пошли следом за священником к алтарю, где лежал крест и Евангелие. Девушка-прихожанка держала над моей головой венец.

Я повторила следом за священником:

– Вступаю в брак добровольно и даю обещание жить в любви и согласии и никогда не разлучаться.

Священник надел на мою голову венец. Другая прихожанка держала венец над головой Вани.

Ваня повторил следом за священником:

– Вступаю в брак добровольно и обещаю жить в любви и согласии и никогда не разлучаться.

Священник надел венец на голову Ване.

Потом обвёл нас три раза вокруг алтаря. По знаку священника Ваня пошёл к Царским воротам, а я – к иконе Богородицы. Мы отвесили земные поклоны.      Потом поменялись местами и сделали ещё раз то же самое.

Священник дал нам вкусить вина из одной чаши и объявил нас мужем и женой.

Прихожанки преподнесли нам цветы. Мы сели в белый «линкольн» и поехали в «Прагу». Оператор продолжал нас снимать. Мы делали вид, что нам весело, что нам хорошо, что мы счастливы. Я держалась из последних сил и помогала Ване. Гримаса усталости и отвращения уже мелькала на его лице. Я забрала у оператора флэшку с отснятыми кадрами и отпустила его.

Мы сидели за столиком в «Праге». Возле нас суетились официанты. Мы не могли ни пить, ни есть. «Зачем это всё?» – читалось в глазах Вани. Он готов был вытерпеть ради меня любую муку, только не эту.

– Поехали отсюда, – сказал Ваня.

Я переоделась в «линкольне» и отпустила водителя.

Дома (где живём, там и наш дом) я пожарила картошки, открыла банку маринованных огурцов. Мы выпили водки, стало легче. Мы легли и уснули без секса.

Александр Сергеевич Волнухин

У Галахова сложилось то же мнение, что и у меня: девчонка крутит Ваней. Не удивительно, она физически старше, ненамного, правда, всего на два или три года, но в этом возрасте это существенный отрыв. Что он видел до армии? После армии? Работу в автосервисе даже близко не сравнить с работой в суде.

Хотя, возможно, мы оба ошибаемся. Не думаю, что в эпизодах с чеченцами Клава накрутила Ваню. В нём сидит то, чего я до сих пор не знал, и чего, наверное, толком не чувствовал в себе он сам. Я – рыба в воде в мировых проблемах – теряюсь в оценке поведения собственного сына, я не знаю его совершенно. Но что-то мне подсказывает, что я знал бы его ненамного лучше, если бы он всю жизнь жил в моём доме. Это не просто другое поколение. Это будто другая популяция.

Ярослав Платонвич Гусаков

Я не стал жаловаться ребятам, что меня фактически обобрал Пряхин. Была надежда, что вернёт деньги после экспертизы. Но сегодня пятый день, и до меня окончательно доходит, что он меня кинул.

На что рассчитывает мент? Ведь я могу обратиться в прокуратуру. Значит, проверка ему не страшна.

Неожиданно мне приходит в голову самое простое объяснение. Он тянет с возвратом денег, потому что заказал меня. Просто у исполнителя нет возможности отправить меня на тот свет. Я сижу дома, не выхожу даже в магазин. Пару раз мне кто-то звонил в дверь, но я даже не подошёл к глазку. Не исключено, что хотели выманить. А я не вышел, у меня хандра. И в результате всё ещё жив.

Обидно: деньги не достанутся Клаве. Зря она отдали их мне. А я зря взял.

Позвонил Анне, поделился с ней. Она выслушала без сочувствия. А потом вдруг сообщила, что Гультяев донимает её хамскими звонками, но она не жалуется ребятам. Может, Гультяеву того и надо? Может, он делает это специально, чтобы выманить Ваню?

Ваня

После того, что произошло в санатории, мама перестала со мной разговаривать. Мы всего лишь перебрасывались словами. Мама ни о чем не спрашивала, словно ничего и не хотела знать. Она не отрезала меня от себя, но отодвинула далеко.

Но прежде чем уехать, мне хотелось всё же повидаться. Я должен был сказать, что мы с Клавой обвенчались. Пусть это маму не обрадует, зато она будет знать, что мы обручены.

Мы дождались темноты, загримировались и пошли. У меня в кармане был «стечкин», у Клавы – «беретта».

Когда мы подошли к дому, уже стемнело. У мамы горел свет. А в окнах Гультяева было темно. Клава села в беседке, а я пошёл в подъезд.

Гультяев

Настроение совсем ни к чёрту. Каждый день хожу на уколы, потом проверяю результат. Беру самую лучшую морковку, создаю интим, велю медленно раздеться, раздвинуть ноги… Всё без толку. Кровь не приливает, будто вены закупорены. Глотаю таблетки для разжижения крови. Тот же эффект. Хочется выть. Старческая немощь в двадцать девять лет… Жуть!

Врач говорит, что это обыкновенный невроз, хотя и очень сильный. Перенервничал. Нужно сменить образ жизни, поехать на юг. Я уже собрал чемодан, но позвонил Пряхин. Ваня, вероятнее всего, снова в Москве.