Напрасно Дженна боялась: все десятники слушались ее беспрекословно, и только если она отдавала уж совершенно глупые распоряжения, шепотом объясняли, почему так делать не стоит.

К примеру, овец резать сейчас самое время. Не всех, а увечных или слабых. А по осени пустят под нож козлов и баранов. Шкуры выделают, будет у кохтэ теплая одежда и одеяла на зиму.

Что делать с молоком козьим? Сыр, разумеется. Бат умеет, Айдар умеет, да много кто умеет. Вот Баяр-ах вернется, и сразу начнут.

— Курут делать будем, Дженна-аах, – охотно сообщал Бат. – Молока много теперь, много запасем, – и, улыбаясь ее недоумению, показывал маленькие, размером с яйцо куропатки, шарики.

Не то сыр, не то сушеный творог, Женька не поняла. Но раз кохтэ делают – пусть. На вкус так себе удовольствие, с голодухи сойдет.

***

Баяр отсутствовал почти неделю. Женька уж вся извелась, то и дело поглядывая в ту сторону, куда он уехал. Ждала, волновалась – а вдруг с ним что-то случится? А вдруг он не вернется вовсе? Иштырцы напали, змея укусила, заболел – или еще какая напасть? С фантазией у нее всегда было все в порядке. Гнала от себя эти мысли, уговаривала потерпеть, да только все видели ее напряжение, жалели и старались подбодрить: лучшие кусочки за ужином подкладывали, разговаривали с ней подолгу, одну не оставляли, да еще напоминали: Баяр-ах – заговоренный. Его стрела не берет, зверь не трогает, конь под ним не спотыкается. К тому же с ним Наран, который за своего командира жизнь отдаст. Да, это утешало.

А вернулись просто, буднично: темнело уже, когда всадников заметили дозорные. Один в лагерь примчался – предупредить, чтобы баню подготовили и еду накладывали, остальные встречали.

Сердце у Женьки заколотилось так сильно, что даже в груди защемило. Хотелось вскочить на коня и мужу навстречу мчаться. Побоялась смешной показаться, навязчивой. Ничего, ночью никуда от нее не денется, она в этом была уверена.

Вот всадники, усталые и потные, спрыгнули с коней, огляделись, напились, да принялись распрягать коней, попутно рассказывая о привезенных богатствах, хвастаясь еще и двумя большими пастушьими собаками, очень им сейчас нужными. И только тогда Женька посмела подойти.

Баяр искал ее глазами, про себя досадуя, что жена его не больно-то и ждала. Кошка дикая, значит, не скучала, не тревожилась. А он ведь не стал задерживаться, спешил домой, к ней. А Дженна светлые свои глаза прячет от него под ресницами, и ничего не говорит, молчит. Обидно. Полюбит ли она его когда-нибудь? Баяру это было очень важно.

Что ж, раз она молчит, то и ему сказать нечего. Подарки, что он привез жене и сестре, отдаст утром, когда выспится. Пока же поест горячего, в бане быстро вымоется (жаль, что нельзя Дженну туда затащить – не один он провонял своим и конским потом за долгий путь), а потом – потом вся ночь у него впереди. Лишь бы жена не была против.

Против Женька уж точно не была, ждала его в шатре с нетерпением, остро сожалея, что ей не хватило смелости выйти и позвать его. Что же он медлит? Нашел дела важнее, чем ночь с ней? Как ей показать свое нетерпение, как найти слова? Может, лечь обнаженной на подушки? Или все же остаться в сорочке – тонкой, почти не скрывающей очертания тела?

Раздеться не решилась, стыдно. Нелепо. Пошло. Но когда он вошел – горячий весь, пахнувший дымом и свежестью, не утерпела, не смогла, прильнула к нему всем телом, увлекая на постель. Он хотел ей что-то сказать, но она приложила палец к его губам, шепнув:

– Потом поговорим. Я так скучала, муж. Ждала тебя.

Баяр широко раскрыл глаза, удивляясь, а Дженна вдруг наклонилась, щекоча короткими прядями волос его шею и коснулась губами плеча. Показалось ему? Нет. Еще и еще. Она его целовала, касалась языком, оставляя влажную дорожку вниз, по груди, по ребрам. От острого быстрого укуса в бок его вдруг выгнуло. Сдавленно застонал, схватил ее двумя руками.

– Нет, – она уперлась сильными своими ладонями в его ребра. – Погоди. Просто позволь мне…

Сглотнул гулко, откидываясь на покрывало. Запрокинул голову, чтобы не смотреть на нее. Слишком велико искушение, нет, желание. Его уже всего трясет от нетерпения, а нежные губы, исследующие его живот, просто сводят с ума. Никогда с ним такого, кажется, не было. Даже в самый свой первый раз. Кохтэ рано знакомятся с этой стороной жизни, и он тоже… рано познал плотские радости. Слишком рано, толком и не понимал ничего, ему даже особо не понравилось. Потом, конечно, распробовал… Но вот такого, чтобы едва сдерживать стоны, когда даже не было еще ничего – с ним не было никогда.

А она мучила его, издевалась, облизывая со всех сторон, покусывая, впиваясь ногтями в покрывающуюся мурашками кожу. А потом… да. Он ощутил ее губы там, где и мечтал, но даже представить не мог, что она посмеет. Удовольствие пронзало, как копье. Он уже не мог ни о чем думать – только принимать, только постанывать от горячих ее губ и пальцев в самом центре его возбуждения.

А Женька неожиданно для себя просто кайфовала. Какой он вкусный, как пахнет, как она скучала по нему и его худощавому мускулистому телу! Ей хотелось всего его попробовать, схватить, укусить, съесть, в конце концов! И стоны его тихие распаляли так, что она совершенно увлеклась своей игрой. Собиралась ли она зайти так далеко? Ни в коем случае. Ей такие вот развлечения были всегда противны. Пробовала, приходилось – почти насильно. Теперь же она целовала его, ласкала, ловила его дрожь и возбуждалась сама: до головокружения, до мурашек, до сладких спазмов внизу живота. Отдавала, наслаждаясь этим. Владела своим мужем — брала его. Губами, руками, языком. Он — ее добыча. Трофей. Как сладко!

А потом вдруг он напрягся, как натянутый лук, подскочил, схватил за плечи и опрокинул на землю, рывком сдирая сорочку. Она даже пикнуть не успела, как оказалась распята под ним. Первый же удар бедрами — острый, ошеломляющий — заставил ее оцепенеть. Словно тело все свело судорогой, похолодели даже пальцы ног. Ещё, ещё. И вот она впивается в его тело ногтями, крича протяжно и жалобно, как степная птица, а он замирает, утыкаясь лбом в ее плечо. Женя чувствует, как возле ее груди стучит его сердце. Очень громко и быстро.

Всё, он всё?

Нет. Дрожит весь, напряжённый. Спина влажная, грудь ходуном, тяжелое дыхание на ее губах, его глаза — почти дикие сейчас, с искрами безумия. Зажмурилась, вдруг осознав, как сильно он ее желает, едва ли не впервые полностью и абсолютно принимая свою сущность. Она — женщина. Может быть, и воин. Но женщина — его женщина. Рядом с ним — можно.

Почему остановился, чего ждёт?

Потянулась губами к его плечу. Прикусила, лизнула. Подалась бёдрами навстречу, широко раздвигая ноги. Он вдруг вышел, заставляя ее жалобно и испуганно скулить. Это наказание такое за ее инициативу? За то, что посмела хоть немного, но быть главной?

— Баяр, я…

— Ш-ш-ш, — сильная ладонь зажимает ей рот.

Вторая рука рывком переворачивает ее на живот. Оглаживает спину и ягодицы, трогает, ласкает, рисует пальцами узоры. Теперь уже дрожит Женька. Выгибается, мычит в его ладонь, прижимается задом к его паху, пытаясь поймать его жар и такое явное возбуждение.