А говорили они всегда об одном и том же – о войне и насилии, о свободе и несвободе. И хотя слово «ультиматум» не произносилось, но ходили оба вокруг да около. Осторожно ходили, выбирали, куда ногу поставить – словно танец вытанцовывали посреди минного поля. Каждый видел в другом врага. Но врага достойного. И они продолжали свою словесную дуэль. Пока – только словесную…

– Мы – стадо людоедов! – утверждал Викинг тоном судебного обвинителя. – Лупим друг друга по башке чем ни попадя, норовим в ближнего дротик засадить. А дротик-то – уже не каменный! Дротик – «третьего поколения»: лазерный, с голографическим наведением…

Роджер слушал эти бредни толстовские и хмурился.

Да, мужик: хлебнул ты беды – лютой, обжигающей. Сына единственного потерял. А он, наверное, был похож на тебя: красивый, сильный, талантливый. Парень мечтал открыть для людей город-мечту, а ему какая-то сволочь голову разнесла – со всеми его исканиями да открытиями. Как теперь отцу жить вот с этим?

Но кроме своего горя что ты знаешь о боли, о насилии? Тут не ты, тут я – профессор, и мог бы тебе такого порассказать! Да не про обстрел ракетами «Воздух-Земля», когда убийство – совсем не страшное, когда оно прикидывается едва не фейерверком. А про тот клятый «шашлык по-ангольски». Или про «фильмотеку»…

Где-то в жаркой Африке…

Невыдуманная история капитана Ледогорова

…Это было без малого двадцать лет назад. Штабунитовской бригады они взяли красиво, противник не успел ничего понять. В ушах у Ледогорова ещё звенело от уханья минометов и нервной скороговорки «калашей». Сейчас, слегка оглушённые и чуть хмельные от нахлынувшего адреналина, Роджер и его ангольские орлы обследовали завоёванные владения.

Ледогоров сразу положил глаз на глинобитный домишко, притулившийся слева от штабного здания. Он шибанул дверь каблуком десантного ботинка и, держа автомат наготове, ввалился внутрь.

Всё помещение занимали вытянувшиеся вдоль стен стеллажи. Ароматы раскалённого металла и пороховых газов остались за порогом. Тут царил мирный до зевоты запах канцелярского картона. Под единственным столом послышалось шебуршание – и оттуда, отдуваясь, вылез седенький пузан. Американский боевой камуфляж на нем смотрелся нелепо. Этому благообразному толстячку более приличествовал домашний халат – в котором так приятно оккупировать кресло-качалку и нянчить на коленях внуков.

Точней – внучек. Двух пухлощёких девчушек с белоснежными бантами, вплетёнными в гудронно-чёрные волосы.

Эти два создания проказливо взирали на Роджера с фотографии, размещённой на письменном столе дедушкой – штабной крысой.

А дедушка тянул кверху дрожащие лапки и лопотал, что он – человек гражданский, занимается исключительно делопроизводством.

– Делопроизводством., сеньор офицер, и ничем более! Я – скромный служитель архива!

Роджер глянул на тощие картонные папки, хмыкнул скептически: многие ли из здешних штабистов способны хотя бы расписаться? И тут его взгляд упал на полку, уставленную видеокассетами. Аккуратный ранжир, на каждом футляре проставлен номер. Порнуху, что ли, гоняют для поднятия боевого духа?

– Что там? – качнул Роджер автоматным стволом в сторону кассет. – Фильмы?

– Нет, не фильмы! – замотал головой услужливый дедушка. – Отчёты, сеньор офицер, отчёты!

– Что за трихамундия? Отчёты – на плёнках?

– Для нашей бухгалтерии, сеньор! Отчёты о проделанной работе.

Сам не понимая отчего, Роджер зациклился на этих бухгалтерских киноотчетах:

– А ну, показывай, архивариус хренов! Где тут у тебя видюшник?

– Там, в кабинете команданте, – махнул «архивариус» в сторону штаба.

– Веди к своему команданте! – подтолкнул Ледогоров толстячка, прихватив с полки пару кассет. – И не тяни кота за яйца!

Электрический кабель от минометного огня не пострадал, и «видео-двойка» в пропахшем сигарами кабинете фурычила исправно. Ох, лучше бы Роджер этого не делал!

К тому времени онуже семь годочков отмолотил на тучных полях войны, разбросанных по разным континентам. Ледогоров знал: война – странная шлюха, не ты покупаешь ее услуги, а она – твои. С этой грязной девкой нельзя договориться – все равно обманет. И хорошо, если обманет снайперской пулей или попаданием ракеты «Земля-Земля», а не минной растяжкой, не рыжей струёй огнемёта. И – главное – не пленом.

Сколько раз капитан Ледогоров натыкался на страшные, окровавленные ошмётки, сколько сталкивался с мясниками, обвешанными ожерельем из отрезанных ушей? Но сейчас все эти богомерзости творились не на дымящемся поле боя. Здесь – в казённом помещении, среди письменных столов и архивных папок – живодёрство камуфлировалось в благопристойную форму канцелярского отчёта, освящённую безгрешным ликом дедушки-одуванчика, обожающего внучек с белоснежными бантами.

Но из-за смешливых детских мордашек, из-за бантов цвета непорочности выползало и растекалось по экрану такое, от чего волосы вставали дыбом.

Роджеру, который, казалось, давно «нарастил мозоль на душе», сделалось вдруг тошно – словно бы на его глазах дедушка-извращенец вершил блуд с собственными внучками. Не вставая с камышового стула, Ледогоров навскидку полоснул из «калаша» по экрану, оборвав творимое там людоедство. Поднялся и вышел из штаба, бросив через плечо:

– Плёнки, документы и этого киномеханика зачуханного – доставить в Управление!

С той поры он и начал прибегать к спасительной медитации, тщась заслониться голубым японским шёлком от наползающих воспоминаний и от снов-кошмаров, что приходят перед рассветом – как вернувшаяся из рейда разведгруппа.

И вот сейчас – сидя в кафешке на Васильевском острове и слушая профессорские разглагольствования о насилии, – Роджер припомнил ту «фильмотеку», и по спине опять пробежали мурашки.

Ты, профессор, видел лицо войны? У нее багровая рожа отморозка, для которого отхватить ухо мертвому, а голову – живому – просто работа, «ничего личного». «Солдаты удачи», «псы войны», «дикие гуси», – профессионалы душегубства на сдельно-повременной оплате. И самый известный из них – Боб Динар – наёмник-интеллектуал, виртуоз военных переворотов, король кровавого промысла. Как он там сказал? Ах, да: «Я работаю за деньги. Если вам нужна верность – заведите себе собаку!».

А что ты знаешь о страдании, профессор? И что знают про него все Шекспиры и все Достоевские? Я – не про то, как с простреленной ногой двое суток выползал из болота, гадая: доберусь до своих или попадусь «Эскадрону смерти», а может – всё уладит гангрена? Нет: я – о той пронзительной боли, от которой исходит криком душа. И бессмысленно топить себя в делах или прятаться в стакан с белой анестезией: боль эта все равно дождётся тебя. И будет медленно, с похотливым сладострастием убивать тебя каждую ночь, мстя за всех загубленных, всех искалеченных на совсем не тобой затеянной бойне.