Костька Сиверов давно утонул в высокой траве за храмом, утонул не один, а с пышногрудой красулей, утонул в ее черных бездонных очах! Точно так же нежился в жарких девичьих объятиях и довольный Семенко Волк, только глаза у его пассии были не черными, а темно-зелеными. Ганс Штраубе, рыжий прохиндеистый немец, тем более, не стал теряться, давно уже уволок в кусты первую попавшуюся «фройляйн» и сейчас был на седьмом небе от счастья… как и Чугреев Кондрат, и всегда хмурый – а ныне, разулыбавшийся, оруженосец Яким, как и…

О нет, отец Амвросий и верный его послушник Афоня расставленных языческими одалисками любовных сетей избегали стойко. Вслух, конечно, не молились, не крестились даже, дабы внимание пустой не привлекать, однако в хороводы не шли и держались не у самого края, а с краю, где бугаинушко Михейко с молодецким уханьем метал в горшки большие глиняные шары, метал метко и хватко, на радость толпящимся вокруг жителям.

– Эх, здоров же этот парень, ага!

– Да уж, силой его великая Неве-Хеге не обидела!

– А кто это? – быстро поинтересовался у зевак незнакомец с неприметным, вытянутым книзу, лицом и горбатым носом – один из тех угрюмых хмырей, что прибыли на праздник неизвестно откуда, заняв опочивальню в том же доме странников, что и казаки.

Напарник его – чуть пониже ростом, с неприятными тонкими губами и небольшим прыщом на носу – деловито присматривался к каждому, бросающему шары, атлету… ну, точно, как торговец скотом к вкусному спинокрылу или толстомясому водяному ящеру эркко-ко.

– Что это за парень-то говорю? Он местный, нет?

– Не, не наш. Гость, как и вы.

– Так та-ак… так…

Местные девы не бросались, пожалуй, только на Маюни да на завистливо вздыхавшего Короеда – таких, как они, подростков, много бродило у храма, зачем на них бросаться-то, когда вокруг так много красивых и сильных молодых мужчин?! Вот, к примеру, как этот, высокий, с белесым небольшим шрамом на правом виске…

– Пойдем, я покажу тебе озеро, незнакомец!

– Что-что?

Иван обернулся, встретившись взглядом с юной красоткой, стройненькой, словно серна, с вызывающе-веселым взглядом больших зеленовато-карих глаз. Нет, она вовсе не была почти нагою, как танцовщицы из хоровода, одета… не так, чтоб уж очень прилично, но одета – узкие оленьи штаны отнюдь не скрывали, а, скорей, еще больше подчеркивали изящную линию бедер, короткий, змеиной кожи, жилетик, отороченный беличьим мехом, заканчивался куда выше пупка.

Что еще сказать? Вышитые бисером торбаса, и столь же богато украшенная головная повязка, черные распущенные локоны по плечам… и взгляд – веселый… и, вместе с тем, какой-то стеснительный, словно бы девушка чего-то побаивалась… если тут уместно было б употребить это слово.

– Знаешь, я ведь боюсь! – улыбнулась незнакомка.

Атаман удивился:

– Меня?

– Тебя? – девчонка расхохоталась звонким, словно серебряный колокольчик, смехом. – Зачем мне тебя бояться?

– Ну, мало ли, – замялся Иван. – Я ж тебе незнаком… чужой.

– А здесь по праздникам всегда полно чужаков, – девушка рассмеялась. – Я и сама не местная, просто приехала посмотреть на веселье… повеселиться самой. Я не спрашиваю тебя, кто ты, а ты не спрашивай меня – зачем нам знать имена? Сегодня встретились, сегодня же и расстанемся, и больше уже – никогда… Так пойдешь со мной к озеру? Там хорошо. Спокойно, красиво…

– Ну… хорошо, пойдем, – атаман улыбнулся, почувствовав, как манит его к себе эта юная красавица-дева.

В конце концов, почему б с такой красулей и не пройтись? Что в этом такого?

Думая так, Егоров сейчас бесстыдно врал сам себе. Просто пройтись? А зачем тогда рука его уже сжимала теплую ладонь девчонки, а глаза… глаза мысленно раздевали… вот. Если б стащить жилетик, то… какая под ним грудь? Нет, просто интересно – маленькая, с вишенку, или… как бархатный спелый персик, как…

– Вот и озеро… слышишь, купаются?

– Да… Мы тоже пойдем?

– Нет… потом… может быть…

Повернувшись, юница неожиданно обняла Ивана за шею, крепко целуя в губы. Атаман этого и ждал! Надеялся! И вот… руки его пробежались по обнаженному стану красавицы, поласкали пупок, погладили животик, поясницу… медленно поднялись по спине вверх, к лопаткам…

Сверкнув глазищами, дева проворно стащила с молодого человека накидку… и, погладив Ивана по плечам, отпрянула… кинув жилет…

Хорошая грудь, персиком!!!

Наклонившись, атаман пощекотал языком твердеющие соски, погладил ладонью грудь, и в самом деле бархатную, упругую, нежную… сдавил, пропуская меж пальцами крепнущий на глазах сосок… и быстро, одним движением, стащил с девчонки штаны, погладив рукою лоно… Опустив ресницы, дева прикрыла глаза и тяжело задышала, покорно опускаясь в мягкий ковер пахучих и пряных трав, покрытый синим колдовским небом… Иван упал сверху… и вот уже вскоре послышались стоны, стоны любовной неги и страсти, а можно сказать – и похоти… Почему бы так не сказать? Ведь Иван Егоров сын Еремеев, как ни крути, был обычным здоровым мужчиной, и женщины у него не было уже с месяц…

Ах, как изгибалась в траве ненасытная колдовская дева! Как стонала, как закатывала глаза… А когда порыв первой страсти кончился, отдыхая, прильнула к Ивану, провела пальчиком по груди:

– Ах, милый… ты, верно, воин, я чувствую… вижу. Вон у тебя шрамы – и здесь, и здесь… и здесь. И даже здесь – на виске. Это от стрелы?

– Да.

– А твои друзья… они тоже умелые воины?

– Тоже…

– Но ты старший? Вождь?

Атаман недовольно поморщился: а не слишком ли любопытной стала вдруг эта юная красавица с точеным золотисто-смуглым телом и очами цвета степных трав? Ишь, интересуется… упорно этак… Ну, что взять – женщина! А говорила-то, говорила – мол, нам лучше друг друга не знать…

Юркие пальчики, пробежав по груди Ивана, спустились ниже… казак закусил губу – ах, проказница… Повернулся, прижал к себе деву, погладил по бокам, по спине и вновь поласкал языком грудь – плотную, литую – и вот встретились, наложились губы на губы, жара на жару, слились в поцелуе, долгом томном и страстном, и красавица, устроившись сверху, выгнулась, зашаталась, закатывая глаза…

Иван обхватил ее бедра руками, чувствуя, что ничего не может поделать с собой… пусть делает с ним все эта красивая юная дева, делает все, что хочет, все, что может позволить себе… и чего не может позволить.

Изгибаясь, и закатывая глаза, постанывала девица, твердая грудь ее колыхалась, Иван ухватил ее ладонями… отпустил… и снова поймал, как ловят в ребячьей игре скатанный из тряпиц шарик.

Девушка застонала еще сильней, заблестел от выступившего пота живот, давно переполнилось любовной влагою лоно, упругие соски уперлись Ивану в грудь, жаркие, твердые, терпкие… как и все это пряное гибкое тело, прекрасное, нагое и нежное… жгучее, словно вырвавшийся на свободу огонь!