— Нет, — покачала головой я.

— Sic transit gloria mundi[3], — грустно усмехнулся старик. — Хотя люди вашего поколения ее и не могут знать. А когда-то по ней сходило с ума все мужское население Советского Союза! Она, конечно, снималась в кино, но была в основном театральной актрисой. Те, кто видел спектакли, в которых она играла, запомнили ее навсегда! Красавица! Умница! Талант безмерный! Потрясающая женщина с ужасной судьбой! Она родилась в 47-м. Отец вернулся с фронта израненный, стал инвалидом. Мать выбивалась из сил, работая день и ночь, а еще и бабушка, которая тоже хотела есть, — пенсий же не было. Перебивались с хлеба на воду. А в 50-м ее мать забеременела. И куда было рожать еще одного ребенка? А аборты до 55-го года были запрещены. Значит, криминальный. Заражение крови, и девочка осталась сиротой. Потом умер ее отец, и на нее осталась бабушка, которая от горя стала немножечко ненормальной. Бедная девочка крутилась как могла. Если бы не ее подруги, которые делились с ней хоть чем-то, потому что многим в то время делиться было невозможно, она бы не выжила. Я сейчас скажу страшную вещь, но если вы хорошенько подумаете, то согласитесь, что это было к лучшему. Бабушка умерла, когда она только-только окончила школу. Если бы не это, то не было бы великой актрисы Вальдовской.

Слушая его, я расставила все на столе, открыла коробку конфет, нарезала торт, предварительно потихоньку обнюхав его самым тщательным образом и сочтя съедобным, пододвинула все это поближе к Роману Давидовичу и, налив чай, села напротив него. А он, увлеченный воспоминаниями, казалось, ничего этого и не заметил.

— Надо вам сказать, что девочка с детства мечтала стать актрисой и поступила-таки в театральное, где ее сразу же заметили. Я тогда уже писал, видел их спектакли. Кстати, через нее я и познакомился со своей будущей женой, Любашей, она тогда в консерватории училась. А у третьей их подруги, Леночки, был иной склад ума, она училась в экономическом. Потом мы с Любашей поженились, Леночка вышла замуж за Димочку, а Китя…

— Простите? — перебила его я.

— С моей легкой руки мы звали ее Китя, — объяснил Левин. — Вот скажите, какие чувства вы испытываете, глядя на играющего котенка?

Я невольно улыбнулась:

— Умиление, симпатию, нежность, радость.

— Вот и она была таким играющим котенком. На нее радостно было смотреть. Мужчины растекались лужей в ее присутствии, они готовы были заложить и души, и партбилеты ради одного ее ласкового взгляда. Муж ее боготворил! А уж когда она начинала дурачиться! Это был театр одного актера, все лежали вповалку от хохота. Даже когда она рассказывала о том, что было скорее грустно. Например, как заклятые подруги-актрисы подливали ей в чай слабительное или мочегонное и как она потом в таком состоянии играла. Она могла все! И драма, и комедия, и трагедия! Ей все было подвластно. Ее дважды выбирали актрисой года! Народная артистка РСФСР в тридцать восемь лет — это что-то да значит! Ведь в то время званиями просто так не разбрасывались! На спектакли с ее участием билетов было не достать. А на премьерные спектакли билеты распределялись по спискам, они даже в кассу не поступали. Но для нас она всегда брала контрамарки. Приезжали Леночка с Димочкой — они в Подмосковье работали, — мы с Любашей, Володя. А после спектакля мы в ее персональной гримерке пили шампанское и уже оттуда ехали в ресторан. Это было такое волшебное время! А закончилось оно страшно и в один момент.

То оживление, с которым Левин предавался воспоминаниям, мгновенно исчезло, он потух, вздохнул, отпил уже остывший чай, и все это — молча, глядя в стол. Я не торопила его, а терпеливо ждала.

— Это случилось зимой 86-го. Чудовищно! Нелепо! Это должно было произойти с кем угодно, но только не с ней! Но бог в этот момент явно смотрел в другую сторону. Она упала в гололед и сломала ногу, причем очень неудачно: открытый перелом со смещением. Главным режиссером театра тогда был Марек, но он уже практически ни во что не вникал. Так, патриарх! Зевс на вершине Олимпа, откуда он только изредка метал громы и молнии. А всеми делами занимался Борька. Я знаю, что так говорить неприлично, но поверьте, что лучшего он не заслуживает. Нет, он, конечно, по-своему талантлив, но Пушкин был не прав. Гений и злодейство вполне совместимы. Хотя Борька далеко не гений, а злодейство его на самом деле в самом чистом виде подлость. Он ради своих сиюминутных интересов способен кого угодно предать и продать.

— Вы, случайно, не о Зеленогорском говорите? — уточнила я.

— Какой он Зеленогорский? — возмутился Левин. — Он Гринберг! Но ему было выгодно стать Зеленогорским, и он им стал. Только скажите мне, было ли в России такое время, когда евреев били по паспорту?

— Да, личность он малоприятная, — согласилась я.

— Вы очень деликатны, — усмехнулся Роман Давидович. — Короче, Ките надо было лежать полгода в гипсе с ногой на вытяжке. А у нее же по десять-пятнадцать спектаклей в месяц. Вот он и прибежал к ней — спасай, мол!

— Но ведь есть второй состав, — возразила я.

— Дорогая Женя! Когда стало известно, что Вальдовская скоро в театре не появится и вместо нее будут играть другие актрисы, настоящие театралы предпочли не портить себе впечатление от спектаклей и дождаться ее. А сборы-то от этого падают. Вот Борька и бухнулся перед ней на колени: спасай, мол, дом родной! Да еще и Марек велел ей передать, что у артиста может быть только одна уважительная причина, чтобы не выйти на сцену, — собственная смерть. Борька ей пообещал, что ее будут отвозить в театр, носить там на руках, привозить обратно, лишь бы она играла. Врачи категорически запретили, мы все ее уговаривали, Володя даже плакал.

— Неужели она согласилась? — воскликнула я. — Ведь в этом случае на ногу даже наступать нельзя! Да и боль дикая!

— Согласилась! — печально произнес Левин. — И ходила по сцене! И смеялась! И улыбалась! И боль терпела! Потому что для нее, кроме театра, ничего не существовало. Он был для нее как наркотик. Нам с Любашей детей бог не дал, а вот она сама не захотела — у нее же театр! В результате нога срослась неправильно — нерв какой-то защемился. Мы ее уговаривали, чтобы она легла в больницу, где ей ногу под наркозом снова сломают, она вылежит сколько положено, и тогда все будет нормально, а она наотрез отказалась. И уехала с театром на гастроли. А потом пришла расплата! Я с Китей, конечно, это не обсуждал, но мне Любаша рассказывала. У нее нога сохнуть начала, и она ее под брюками и длинными юбками скрывала. Появилась хромота, она стала в туфель подпяточник подкладывать, потом еще двойные и тройные набойки на каблук ставить, а под конец ей уже туфли по индивидуальному заказу делали. Но наступил момент, когда скрыть от зрителя это было уже невозможно.

— И Зеленогорский…

— Нет, тогда еще Марек! Хотя подзуживал его, конечно, Борька, стал снимать ее потихоньку с главных ролей, переводить на вторые, из персональной гримерки ее выселили.

— Такой удар не каждая женщина выдержит, — заметила я.