— В Израиле, где же еще? Они уехали сразу же после разводов. Пока мама была замужем за этим скотом, она жила в состоянии постоянного стресса, и у нее на нервной почве на руках появилась экзема. Тогда этот скот стало брезговать ей. Когда он иногда появлялся дома, спал отдельно, чему мама была только рада, и не ел ничего, что она приготовила, — заразиться боялся. Зато мотался по бабам, как распоследний кобель. Маме не помогали ни одни лекарства, а вот грязи Мертвого моря ее исцелили.

— Почему же вы не уехали вместе с родными?

— Мне надо было окончить школу, поступить в Плехановский, окончить его.

— Где же вы жили? — удивилась я.

— У родителей своего настоящего отца. Он был преподавателем в меде, и они с мамой очень любили друг друга, но он не мог развестись. Действительно, не мог, это не была отговорка. У его жены была неоперабельная опухоль мозга, боли были такие, что она заходилась от крика, а сделать ничего было нельзя. Нужно было терпеть и ждать. Если бы он развелся с женой, когда она в таком состоянии, от него отвернулись бы и родственники, и друзья со знакомыми. И все это мама с бабушкой объяснили Казакову. А он на это заявил, что ему с головой хватает жены-жидовки, так что зятя и внука жидов он не хочет. И насильно выдал маму за этого скота. Когда у папы умерла жена, мама попыталась было заговорить с этим скотом и Казаковым о разводе, и тогда дед устроил моему родному отцу такую травлю, что он спешно уехал в Израиль.

— Но теперь-то они поженились? Я имею в виду — ваши родители.

— Нет! К тому времени, когда мама с бабушкой приехали в Израиль, папа был уже женат на другой женщине, и у них были дети. Но у евреев не принято бросать своих детей, вот дед с бабушкой с его стороны и оформили надо мной опеку и очень любили. Когда мне исполнилось восемнадцать лет, я потребовал свою долю в квартире, которую Казаков устроил для мамы и этого скота. Она была приватизирована в равных долях на троих, только мама перед отъездом подарила мне свою долю, так что вышиб я этого скота из квартиры, и он теперь прозябает в однокомнатной хрущевке на Речном вокзале. И квартира Казакова мне досталась, потому что мама написала отказ от наследства в мою пользу. Как говорится, с поганой овцы — хоть шерсти клок. Теперь вы знаете все самые страшные тайны моей семьи. Хотя представления не имею, зачем я вам все это рассказал, а вам они нужны.

— А почему вы не сменили фамилию и отчество на свои настоящие?

— Потому что отчество и так совпадает — моего родного отца зовут Лазарь, по-русски Леонид. А бизнес в России проще вести под фамилией Казаков.

Мы некоторое время молчали, а потом я осторожно сказала:

— Михаил Леонидович, я понимаю, что вы отвлеклись на свои совсем нерадостные воспоминания, но вообще-то это я к вам пришла со своими проблемами.

— Простите. Так что вас интересует?

— У Лукьяновой был ваш прямой номер, а узнать его она могла только у вашего… У человека, который считался вашим отцом, — поправилась я. — Может, он сам и подсказал ей идею вас шантажировать, — соврала я, но ведь исключительно во благо. — Я к чему веду: если он был полностью в курсе ее дел, может, он и про отраву знает?

— Этот номер есть у меня только на специальных визитках, и я ими просто так не разбрасываюсь. Но этот скот, я думаю, мог его узнать — я кое-что поставлял для Министерства обороны. По поводу попытки шантажа со стороны его шалавы, простите за выражение, я с ним уже поговорил, теперь давайте поговорим с ним про отраву, — сказал он. — Поехали! А если он не захочет отвечать, то у меня есть очень весомые аргументы в нашу пользу. — И он полюбовался на свой кулак.

— Как его хоть зовут-то? — спросила я — уж играть, так до конца.

— Только, чур, не смеяться! — предупредил он. — Геннадий Викторович Булка! — выразительно произнес он, и я фыркнула. — Я же просил! — укоризненно сказал он. — Так что до шестнадцати лет я был Геннадьевичем и Булкой. Вы представляете, как надо мной в школе все покатывались? Приходилось кулаками доказывать, что я не ватрушка. Это я, когда паспорт получал, стал Леонидовичем и Казаковым. Так что я вполне могу позволить себе по-родственному, — он опять покачал кулаком, — убедить его быть откровенным. Как говорится, чего в семье не бывает!

Казаков поднялся из-за стола, и оказалось, что он выше меня, — приятно, однако, потому что мне с моим ростом все больше приходится смотреть на мужчин сверху вниз, так что о нормальных каблуках я могу только мечтать. Да и сам он был не картинно накачанным, к чему стремится большинство мужчин, а именно тренированным, видно было, что продолжает заниматься до сих пор. Он позвонил водителю и велел подавать машину, так что вниз мы спустились вместе, и тут оказалось, что он ездит только с шофером и одним охранником, а машины сопровождения нет.

— Зачем? — удивился он, когда я его об этом спросила. — Лучший друг, — он отвернул полу пиджака, показывая оружие в наплечной кобуре, — всегда со мной, а стреляю я очень хорошо. Да и в рукопашной кое-чего стою.

К пятиэтажной хрущевке мы подъехали на двух машинах: Казаков на «Гелендвагене Мерседес-Бенц» и я на «Форде» Ермаковой. Оставив охранника сторожить машины, Михаил Леонидович повел меня к крайнему подъезду.

— Четвертый этаж, — предупредил он меня и, посмотрев вверх, удивился: — Странно, окна темные. Неужели уже нажрался и выпал в осадок? Тогда придется водой отливать.

Он первым вошел в подъезд — о домофоне здесь даже не слышали — и стал подниматься по лестнице.

— Михаил Леонидович, а вы в прошлый раз не переусердствовали? Может, он уже и не сможет нам ничего сказать? — обеспокоенно спросила я.

— Если бы вы слышали, как он орал мне вслед сначала на лестнице, а потом с балкона, что я скотина неблагодарная, которую он кормил-поил, обувал-одевал, а теперь я ему еще и морду бью, вы бы таких вопросов не задавали. — Он явно веселился. — Люди на балконы выбегали, чтобы на это представление посмотреть. Честное слово, никогда не думал, что буду пользоваться таким оглушительным успехом у широкой публики.

Мы поднялись на четвертый этаж, и Казаков показал мне на нужную дверь, а сам достал из кармана и стал надевать кожаные перчатки, объяснив:

— При моем положении появляться в обществе со сбитыми костяшками пальцев неприлично.

Я нажала на кнопку звонка, который был слышен и на лестничной площадке, а вот из квартиры никаких звуков не донеслось. Сколько мы ни звонили, а потом стучали в дверь, нам никто так и не открыл. Помня прошлый случай, я попросила Казакова подергать ручку, но дверь оказалась действительно заперта.

— Может, он с балкона или в окно увидел, что я приехал, вот и затаился? — предположил Михаил. — Надо бы с пожарными связаться, чтобы они лестницу сюда подогнали — не могу же я с вами каждый день сюда ездить?

— А не мог он просто куда-нибудь уйти? — предположила я.

— С такой рожей, как у него сейчас, к зеркалу подойти страшно, не то что на улицу выйти, — отмахнулся Казаков. — Давайте уже что-нибудь решать. Кстати, можно еще электрикам позвонить, чтобы они на машине с люлькой приехали. Я заплачу.