Конечно, мы дали.

Я хотела сказать, что мы должны дать клятву, что Надежда выздоровеет. А не сказала. И никто про Надежду ничего не сказал.

Люди пошли по домам, а я с Галиной и Ниной нет. Порядок есть порядок — все-все помой и поставь на свои места.

Галина и Нина жили на Попудренко, им было не со мной. Я побежала через горсад.

Еще и не побежала, а услышала за собой:

— Изергиль! Стоять!

Я стала.

Яков был не пьяный. Я заметила, что за столом Яков не пил, а пригубливал. Рот водкой смочит — и кушает. Слова не сказал, и не смеялся своими шуточками тоже. По правде, на поминках и не положено, а Якову положенное не указ и ничего. Еще хотел, чтоб я ему руки слюнила. Тьху!

— Изергиль, я тебя до хаты доведу! Автобуса нема.

— Большое спасибо вам, Яков, я сама.

Яков меня не слышит.

— Доведу-доведу, ты не беспокойся. Проды́хаться — это ж первое дело после поминков. Да?

Я сказала, что люди ды́хают и в другое время тоже, что поминки кончились, что хватит уже.

Яков пошел сбоку меня. Руки заложил себе за спину. Яков портфеля не носил, и чемоданчика тоже. По карманам, наверно, распихивал свое барахло. Идет, качается на свою круглую ногу.

Если б Яков руки выпростал, ему было б удобней для равновесия. Преподаватель Гордеев говорил, что руки, товарищи, надо держать для равновесия. Яков не держал.

Пускай.

— Изергиль, ты за Катериной плачешь?

— Плачу.

— Сколько разов уже плакала?

— Ой, Яков!

— Не ойкай! Я ж с тебя скапки не тяну! Хорошо ты меня наковыряла!

— Оно само!

— Шоб ты себе знала. Я само и само отличаю. Я щас не про то. Я с тобой как с членом боевой группы.

— Ага.

— Скажу тебе тайну.

— Зачем?

— Шоб ты понимала мое доверие.

— Ага. А про что тайна?

— Про следствие Катерины.

Конечно, я сразу подумала не про себя с ножиком. С ножиком же был бандит.

— Вы про бандита узнали?

Яков удивился:

— Бандита?

Я подумала, что надо вывернуть хоть куда.

Я сказала, что еще раньше Фрося, которая моя знакомая, которая санитарка в областной, которая хорошая женщина, только сильно выпивающая, что она рассказывала про бандита, который резал людей и который Катерину точно зарезал и у Катерины украл.

Яков послушал и сказал:

— Фрося тебе бандита с базара принесла?

— Ага.

— Ага. Фрося твоя дурная. Тот был не бандит, а хлопец, и ножа у него не было, палкой струганой тыцал. Хлопца мамка в милицию привела. Вывела своего родного сыночка на его мутную воду…

— Ой!

— Ты шо?

— А кто ж Катерину зарезал?

— Про это и разговор. Надежда чужими руками. Все так думают. Милиция думает. Ты ж тоже Надежду виноватишь!

— Меня спросили, я правду сказала.

— Шо ж про бандита не сказала?

— Я подумала, что бандита Надежда и подбила…

— Ага. Хорошо подумала. Молодец, боец. Если опять в милиции спросят, так и отвечай.

— Отвечу.

Я подумала, что получается, что Яков Фросю по органам не знает. Сказал же: «Фрося твоя», тем более «дурная». Про товарищей такое не заявляют. Потом я подумала, что, может, и знает, что нарочно.

Пускай.

Потом я подумала, что Яков же хотел про тайну.

Я и спросила.

Яков сказал, что тайна в том и есть, кто Катерину зарезал, что Надежда сказала, что не наводила на Катерину, что пускай ищут, а не найдут, потому что не было.

Яков сказал, что про следствие все-все доподлинно знает от знающего человека.

Потом Яков сказал, что, конечно, бандита не было, а кто-то ж с ножиком был. И был дурной, потому что шапку снял, а ботинки дорогие не снял, потому что кошелек взял, а сумку за подкладкой не обыскал, а там деньги завернутые в бумажку — сто рублей новыми, мелкими, потому не в кошельке, в кошельке б не уместились. И главное основное, что убил ножиком в самый рот. А так не убивают. И еще главное основное, что ножик тоже дурной, не для того.

Я подумала, что и Яков про то, что так не убивают.

Потом подумала, что все у Якова дурные — и Фрося, и бандит, и ножик, что я у Якова дурная тоже, хоть сейчас и не я дурная, а всегда

Пускай.

Яков замолк.

Я тоже молчала и молчала.

Потом Яков сказал:

— А может, Надежда сама убила? С больницы сбежала и убила. Это ж минутное дело. Надежда ж травилась от Катерины. Как думаешь?

Я подумала, что женщина травится не от женщины, а от мужчины. Что мужчины дурные, когда не понимают. По правде, Яков же не мужчина. Александр Иванович — мужчина.

Я сказала:

— Надежда сама. От Катерины.

Яков сказал:

— До чего ж любовь может сделать! Да, Изергиль?

Конечно, я сказала, что да.

До моего дома было еще идти после поворота.

Яков дальше не пошел, а сказал, что до свидания. И руки свои с-за спины не вытянул. Тьху!

Я подумала, что да, что Надежда не нанимала, что сама убила. Если б наняла на стороне знающего человека, получилось бы красиво, а получилось некрасиво. Надежда культурная, Надежда б кого попало не наняла.

Я подумала, что если б Надежда призналась, было б всем хорошо. Первое. Милиция уже б не искала. Тем более мы поклялись, что милиция найдет.

Я решила себе, что пойду до Надежды как младшая подруга и поясню, что надо быть не эгоистом, что люди ждут, что надо признаться, что милиция найдет Надежду и будет хуже и хуже.

Я подумала, что если Надежда призна́ется, тогда Александр Иванович Надежду с первого места спустит. А Надежда ж живая и получилась на первом.

Надо понимать.

Мне не было приятно идти до Надежды, а кто-то ж должен.

Я подумала, что надо пойти не с пустыми руками, Надежда хоть уже с больницы дома, а больная.

По правде, оно как-то само ничего мне в руки не взялось.

Пускай.

У меня был выходной, и я пошла утром раненько-раненько.

Адрес у Надежды такой: улица Пушкина, дом 4, квартира 2. Я адрес выучила, еще когда звонили с работы в больницу про здоровье Надежды, там спросили, где прописана больная. Лора звонила, она и сказала по бумажке. Если человек не скажет, так человеку не скажут тоже. Конечно, это правильно.