– Разве я сказала, что ты мне не нравишься?

– А почему тогда переживала?

– Каждая честная девушка переживает, когда готовится смыть с себя девьи гульбы и прохладушки, – веско ответила Татьяна.

Я кинул на нее подозрительный взгляд.

– Надо же, как ловко выкрутилась! Голыми руками тебя не возьмешь!

– А ты сначала попробуй взять, а потом говори.

– Значит, я тебе нравлюсь?

– Я от тебя просто без ума! – воскликнула Татьяна и поцеловала воздух. – А ты?

– Я вообще о тебе день и ночь думаю, – признался я. – Один раз ты мне даже ночью приснилась, и я орал как резаный.

– Зачем же ты скрывал свои чувства ко мне, родненький?

– Арапником меня за это! – раздосадованно воскликнул я и подергал себя за волосы. – Так побежали?

– Куда, родненький?

– Жениться!

– Побежали!

Мы очень музыкально дурачились. Взявшись за руки, мы понеслись по аллее в сторону моего дома. Садовница, с которой мы разминулись у зимнего сада, сошла с дорожки, провожая нас тихим взглядом. Задыхаясь, мы забежали в дом, поднялись, скрипя ступенями, наверх и вошли в мою комнату.

– Ты… бегаешь… как страус… – произнесла Татьяна, еще не в силах успокоить дыхание.

– Снимай куртку! И сапожки! – приказал я, взял с подоконника иконку, поставил ее на стул, а перед ней вместо свечи – керосиновую лампу. Зажег фитиль, задвинул шторы.

– Что это? – спросила Татьяна.

– Богоматерь.

– Зачем?

– Сейчас узнаешь. Становись на колени!

Девушка послушно опустилась напротив иконки на колени, сложила ладони и скороговоркой произнесла:

– Господи, еси жеси на небеси…

– Неправильно! – остановил я ее и встал на колени рядом. – Клянись в вечной любви ко мне!

– Клянусь в вечной любви к тебе! – выпалила Татьяна.

– До гроба! – ужесточил я условие.

– До гроба, до его крышки и его гвоздей! – согласилась Татьяна.

– Теперь целуемся, – умело управлял я церемонией.

– Целуемся?! – ахнула Татьяна. – Я сгораю от стыда! Я просто трепещу…

Пока она трепетала, я взял ее лицо в ладони и крепко поцеловал влажный рот. Дыхания не хватило, и я начал сопеть. Черт возьми, какие вкусные были у нее губы! Какие гладкие и скользкие зубы!

Я поднял ее на руки и перенес на диван. Не хотелось казаться торопливым, но тормоза отказали напрочь. Почему, когда с какой-то девушкой в первый раз, всегда торопишься? Чтобы не дать ей опомниться?

Я расстегнул кофточку, которая, по мнению князя, с трудом сходилась на груди. (Преувеличил, Святослав Николаевич!) Скользнул рукой по колготкам. Мозоли на моей ладони, кажется, оставили затяжки. Сдвинул как можно выше край юбки. Нет, раздевать девушку надо стоя, это удобнее и намного быстрее. Она закрыла глаза. Лицо ее было бледным. Я хоть и съел ее помаду, но губы оставались такими же желанными…

– Ну все, поиграли, и хватит!

Оттолкнув меня, Татьяна села и стала застегивать кофту. Я смотрел на нее дебилом. Татьяна встала с дивана, поправила юбку, обула сапожки, затянула «молнию».

– Подожди, – пробормотал я. – Что значит – поиграли, и хватит? Разве… Разве мы играли?

– А разве нет? – Татьяна вдруг рассмеялась, быстро подошла ко мне и поцеловала в лоб.

– Вообще-то я…

Что говорить дальше? Что я всерьез намеревался с ней переспать? Глупейшая ситуация!

– Все это игра, – тверже повторила Татьяна, накидывая на плечи куртку. – Большая игра. И ты знаешь это не хуже меня… Скоро первое апреля. Игра закончится. Мы все снимем маски и костюмы.

– И ты тоже?

– И я тоже.

– Но сейчас я без маски, – попытался я вызвать Татьяну на откровенность.

– Это тебе так кажется. Твоя маска уже вросла в кожу. Ее придется смывать кровью.

– Постой! – Я вскочил с дивана, подошел к девушке и взял ее за плечи. – Не уходи. Останься со мной. Я люблю тебя…

Она мягко улыбнулась и уперлась в меня ладонями.

– Успокойся. В тебе говорит всего лишь разбуженная похоть. Ты же не мальчик и должен понимать, что это не совсем любовь.

– Ты мне не веришь?

Татьяна вздохнула:

– Ну что ты от меня хочешь?

– Я не убивал Родиона! – выпалил я, полагая, что только этот нерешенный вопрос стоит между нами.

– Я знаю.

– Его вообще никто не убивал и не собирался убивать! – сгоряча добавил я и прикусил язык.

– А вот это еще надо проверить.

– Что ты мелешь, Танюша?! Ты же сама недавно убеждала меня в обратном!

Девушка выждала паузу, провела рукой по моему плечу и тихо сказала:

– Давай останемся при своих ролях. Так будет удобнее.

– Кому?

– Всем… Нет-нет, пожалуйста, не провожай меня.

«Она знает про Игру! – подумал я и почувствовал, как от этой мысли меня прошиб холодный пот. – Грех не беда, да молва не хороша. Сейчас растрезвонит по всей усадьбе…»

Я застегнул джинсы и надел рубашку, которую сам не помню как с себя скинул. Зажег торшер, включил телевизор на полную громкость, понимая, что все это уже когда-то было, но ни к чему хорошему не привело (т. е. сознательно наступил на те же грабли), и с курткой под мышкой спустился в прихожую. Прежде чем выйти в сумеречный парк, я долго всматривался в темные кусты через маленькое смотровое окошко в двери. Затем тихо надавил на ручку и отворил дверь.

И опять, как в ту ночь – буковый лес, горбатый мост через пруд, песчаный берег, выгон перед пепелищем и уцелевшими конюшнями… Я шел медленно, часто останавливался, прижимался к стволу дерева и озирался по сторонам. В домике Татьяны вспыхнул свет. Несколько минут я прятался за кустами, дожидаясь, когда сумерки станут плотнее. Потом вороватой трусцой, пригибаясь к земле, побежал через поляну к дому. У колонн, придерживающих террасу второго этажа, я остановился, перевел дух и приблизился к светящемуся окну.

Между полосатыми шторами я сначала разглядел хрустальную люстру, потом – стоящие в ряд черные серванты с посудой и книгами. Напротив них громоздился низкий и широкий диван, обшитый той же, как и шторы, полосатой тканью. Посреди комнаты стоял круглый, из темного дерева стол. Филя сидел за ним и перебирал стопку журналов, а Татьяна наполняла кипятком из самовара чашки. У меня в душе что-то шевельнулось. Какое-то неприятное чувство стало распирать в груди. Я с ненавистью смотрел на Филю, на его тонкие губы, длинный нос и цепко следил за взглядами Татьяны, обращенными на кассира.