Частично я помнил, как обшаривал себя, пытаясь найти признаки жизни, как стоял на коленях перед унитазом, выдавливая через горло эту мерзкую пустоту. Но другой голос, еще один призрак вчерашнего дня, шептал, что мы провели время неплохо, даже очень. Просто я не распробовал, не дал себе насладиться покоем, а ведь какой славный был покой. Стоило попытаться еще, говорил этот новый уголок разума, и увидишь, как всё отлично, и пиво уже подействует как надо, и табак. Я помнил горько-кислую оскомину — и в то же время припоминал, что она не так уж кисла, и не так уж горька, и что-то в ней определенно есть. Нужно только распробовать. А главное, новый голос обещал мне, что я вернусь. И всё снова будет хорошо. Как бы я ни страдал, что бы ни случалось раньше — всё закончится, и останется лишь покой. Еще одно воспоминание блеснуло сквозь эти путаные чувства, и мне стало не по себе. Голос был мне знаком. Это он приходит недалеко от черты. Именно его слышишь перед тем, как попробовать самоубийство. Граница мира всё ближе, и за ней черно. Нечем заняться, некуда пойти, трудно дышать — и вдруг мысли о покое. Настоящем покое. Мягком, холодном, уютном, как долгожданная постель. Мысли приходят робко, но крепнут и быстро набирают силу, и ты уже мечтаешь о нем, и с трудом выносишь мир, не дающий тебе уснуть. Не очень хотелось пройти это снова. И я сбежал. Мой дальнейший путь кажется теперь хаотичным зигзагом, но я точно помню, что у меня была цель. Главное — не стоять на месте. Я бросил квартиру незапертой и проскакал через балкон, осторожно перебирая ногами. Я ссыпался вниз по ступенькам и вылетел наружу через тяжелую дверь. Город устроен как паутина. Не получается идти наискосок — тебя всегда несет по спирали. Дома быстро мельчают и ложатся в тесные улицы, и ты сам не замечаешь, как выходишь на площадь. Это была воронка. Я рванул прочь из центра, не сворачивая нигде, даже когда асфальт растрескался и совсем иссяк, и под ногами захрустел гравий, а потом — мягкая пыль. Я миновал последний скверик, и город кончился — передо мной тянулись одни желтые поля, отчерченные посадками. Сосны, дикий клен, сухой треск кузнечиков и нытье летних мух. Чертовы джунгли. Мои ноги были стерты, а шею и спину неприятно покусывал грязный пот. Тогда я развернулся и пошел назад. Иначе никак. Я уже бывал там. Мне не хотелось снова бежать. Мне хотелось вернуться — но теперь я сомневался, что это будет легко. Опять же, снова появился голос.

14 сентября 2005 года

— Ну вот, остались ты и я. Короче, приснилось под утро: какой-то краб, непонятно что — и р-раз меня за член. А сегодня доктор мне стекляшку туда засунул, как дернул — аж слезы из глаз. Как бритвой полоснул. Вещий сон. А еще говорят, их не бывает.

28 марта 2005 года

На самом деле это оказался не «вечер под звездным небом», что бы ни писали в матовом приглашении. Нет, ресторан был громадным, он занимал весь тридцать пятый этаж, и у него имелась площадка с видом на площадь, но туда не пропускали — слишком холодно, ветер, осадки, да и само здание еще строилось, и где-то внизу до утра вяло рычал перфоратор.

— Скажите, а вот участки здесь, — Дима обратился к незнакомому гостю, пытаясь начать разговор с кем-нибудь. Тот был невысокий, весь какой-то землистый, с тяжелым животом. В его шее тонула золотая цепочка, а у локтя болтались расстегнутые часы.

— А? — спросил гость.

— Вот земля здесь. Наверное, каждый лоскуток дороже золота? Гость дернул ухом и отозвался, глядя куда-то поверх голов.

— Золота? Кто ж сейчас золото… сейчас нефть, — он шагнул к подносу с бокалами и сразу потерялся среди других гостей, таких же землистых и полных. Ни с кем не удавалось поговорить. Лиза предупреждала, что интересного будет мало. А он и понятия не имел, насколько. Ей теперь отовсюду носили эти приглашения, три-четыре за день.

Фуршеты, балы, показы мод. Отели и рестораны с охраняемой территорией. У этого даже входа снаружи не было, только из-под земли, где стояли машины. Лиза дважды сходила на званый ужин и заявила, что третий вынести не сможет. Теперь ее приглашения валялись горкой среди бумаг, которые сортировал Дима. Когда ему стало жаль выбрасывать одну за другой карточки с тиснением, он спросил, можно ли пойти вместо нее. Теперь он знал, почему Лизе здесь не понравилось. Было скучно. Играла музыка, но одинаковые гости не замечали ее.

Вокруг них топтались девочки, красивые, загорелые, в блестках и золоте, — но девушек тоже мало кто замечал. В основном гости ели. И пили шампанское, такое кислое, что Диме пришлось запить один глоток литром холодной воды. Дима успел поужинать дома, но решил, что здесь как в дикой природе: в стаю принимают только после того, как что-то съешь. Он пошел к ближнему столику, где работал официант, гладкий и твердый, похожий на столовый нож. Официант аккуратно вскрывал и раскладывал устрицы, по две на блюдце, — крак-крак, — одну за другой.

— Слу-ушайте… — протянул Дима. — А я ведь столько про них читал, и в кино… И никогда не пробовал.

— Прошу, — нож-официант пододвинул к нему порцию экономным жестом. Дима взял квадратное блюдце, и две устрицы моментально съехали к самому краю. Что-то закапало ему под манжету. Дима выругался, облизнул запястье и спросил официанта:

— Вы не подскажете, как…

— Смотрите, — тот, не глядя на Диму, взял у него раковину и подрезал мясо с нескольких сторон. — Вот так. Теперь выпейте как из пиалы, жевать не надо.

— А оно… она не живая? — Дима взял устрицу двумя пальцами. Она подрагивала, словно желе.

— С открытой раковиной не живут. (Крак-крак) .

— А… — Дима кивнул на половинку лимона.

— Лучше не надо. (Крак-крак) . Тонкий вкус, убьете лимоном. Дима кивнул, закрыл глаза и вылил устрицу прямо в рот.

— М-м, — он сглотнул. Нож-официант коротко глянул на пустую раковину.

— И как вам? (Крак-крак).

— М-му… — Дима еще раз глотнул и перевел дух. — Ну, вообще ничего. Похоже на это… забыл… в детстве по праздникам было… не помню, какие-то рыбные консервы. Он повертел раковину в пальцах, трогая сложный хитиновый узор.

— А ракушка красивая. Можно, я возьму с собой?

— Конечно, — официант совершенно не удивился. — Оставьте здесь, я помою и заверну. «Видно, догадался, что я село», — решил Дима. Он установил тяжелое блюдце на столик и побрел куда-то в сторону подиума, гонимый неловкостью. На сцене выступала группа из двух музыкантов и пары девушек в лифчиках и серебристых шлемах. Они пели советский хит в электронной обработке, и Дима изо всех сил углубился в память, стараясь отыскать название. «Муса Манаров на орбите». Точно. «Интересно, это транс или хаус», — подумал он. Спросить бы Макса. У подиума всё-таки собралось несколько гостей — мужчины отдельно друг от друга, а их модели-спутницы — тесной кучкой. Девочки поднимали руки и виляли бедрами, прохладно глядя в пустоту. Кавалеры тоже исполняли какой-то необычный танец — они приседали, стараясь не потревожить живот, и рисовали локтем невидимую восьмерку. «Муса Манаров на орбите» закончился длинным аккордом, и все подняли руки вверх. Музыканты раскланялись, прошли в зал и тоже направились есть. «Хоть с этими поговорить бы о чем-то», — решил Дима и потянулся за ними. И снова ему не повезло. Тот, который пел, в желтом костюме и пятнистом галстуке, вообще не хотел говорить. Он дважды притворился, что не слышит, а потом ушел с одной из моделей. Дима подошел к гитаристу, которого больше интересовали не женщины, а пища и вино.