— Привет. Она подняла глаза от блюдца. Напротив уселась незнакомая девочка, совсем юная, с плохо расчесанными черными волосами.

— Привет, — ответила Лиза, сглотнув плавленый сыр. — Мы разве знакомы?

— К моему несчастью, нет.

— Почему?

— Что? — спросила девчонка.

— «К несчастью», — Лиза вскрыла коробку с яблочным повидлом и лизнула фольгу.

— Ну… ты, наверное, очень разносторонний и интересный человек.

Поэтому. Как-то так. Хмыкнув, Лиза ковырнула повидло. Девушка уставилась за туманное стекло, по которому вилась одинокая капля воды. Лиза жевала, а девчонка молча следила за каплей, не проявляя интереса ни к чему больше.

— Так что? — спросила Лиза, допив чай.

— А? — очнулась девушка. — В каком смысле?

— Ну, ты же что-то мне принесла.

— Я?! — девчонка широко открыла глаза, потом достала черный рюкзак и зарылась в него по локоть. — Ну, как-то не совсем, скорей… но сейчас… Она выложила на столик неровно скрепленный веер из принтерной бумаги.

— Вот, это как бы повесть под моим авторством. Если я тебе, конечно, не мешаю. Жанр — постмодернизм. Тема — кризис молодежи в современном обществе.

— Но при чем здесь я? — Лиза разжевала холодную дольку. После варенья мандарин казался ужасно кислым, и какая-то прожилка забилась ей между зубов. — Я же не издательство.

— Ну ты же на телевидении! — сказала девушка. — Ты же там знаешь всех, если бы ты ее там покажешь, может, кому-то будет интересно, и по моей повести снимут фильм.

— Да кого я там знаю, — беспомощно промямлила Лиза, но девчонка не слушала.

— Смотри, допустим, они купят у меня права за десять тысяч долларов. Тогда пять тебе, а пять мне, так подойдет?

— Честное слово, я ничем не могу помочь, — Лиза отчаянно пыталась выковырнуть языком застрявшую прожилку. — У меня никто не возьмет читать повесть.

— Ну ладно, — девчонка устало глянула по сторонам. — В принципе, бери все десять тысяч себе, мне главное, чтоб меня услышали. И сняли фильм. «Когда ты научишься отказывать?», — устало думала Лиза, поднимаясь в номер с охапкой рассыпавшихся листов. Можно было включить Элизу, в принципе. Но толку? Элиза тоже взяла бы. Ей нравилось внимание. «Не умеешь, так научись хоть выбрасывать». Она выудила из-под кровати огромный хрустящий пакет, забитый почти доверху. Чужие тетради, распечатки, компакты, рисунки. Чьи-то мечты, надежды, подробные указания. «Как с почтой. Отобрать по восклицательным и удалить целиком», — подумала она. И снова не решилась этого сделать.

25 февраля 2005 года

Острый перламутровый ноготь постучал у его ладони, звонко цокая по столешнице.

— Ну что? — прошелестели в ухо. — Митяй, ты скажешь ей? В редакции были одни девушки. Раньше он как-то этого не замечал. А теперь жалел обо всех темах, что брал у них, о каждой полосе, которую уступали ему на время, обо всех конфетах, что девочки клали на край его стола. Душок интриги водился здесь и раньше. Наверняка. Обрывки шепота, захлопнутые окна сообщений, негласные стайки, группы по интересам и одежде. Внезапный Ксюшин уход и то, как Диму сделали редактором… что-то было, но в стороне, в области самого бокового зрения, которое редко встречается у мужчин. Особенно близоруких. Но теперь проблема вскрылась, она торчала у всех на виду: яркая, как фиолетовая помада, прозрачная, как черный свитер на голое тело, — проблему звали Аля, и она закончила журфак. Она и Дима в чем-то были похожи: оба попали в редакцию случайно, оба толком не знали, что здесь делают, но его любили, а ее — нет.

Без всякого повода, казалось Диме, просто за то, что Аля не была парнем.

— Должна же быть какая-то причина.

— Ну, — девочки оглядывались друг на друга. — Ну вот ты кто по образованию?

— Биомеханик.

— Ну вот! И разве ты не понимаешь?

— Нет. Все заговорили хором, не повышая голоса.

— Она училась на журналиста! Как можно выучиться на журналиста? — Это всё равно, что сказать «я фотограф» или «я поэт». Даже хуже.

— Это значит, человек вообще ничему не учился.

— И считает себя выше других! За окном стелилась прозрачная тишина. Одинокая машина проплыла за поворот, блеснув красными сигналами. Дима уткнулся лбом в холодное стекло. Он заговорил, наблюдая, как слова расползаются пятном конденсата.

— Получается, Михайловна не хочет ее увольнять, она попросила кого-то из вас. Меня она точно не просила.

— Лена сказала, это может сделать кто угодно, если она кому-то не нравится…

— Вот, а эта Аля ведь не нравится всем.

— И кто еще ей скажет, ты же мужчина! Дима молчал. Испарина таяла на стекле, истончаясь по краям и улетучиваясь.

— Ну и что? — спросил он, когда пятно исчезло. Девушки отвернулись, изобразив одинаковую гримасу. Они тихо засовещались, а Дима так и стоял у окна. Ему хотелось грызть ногти.

У него чесалось в носу и между лопаток, но он терпел, чувствуя дамское присутствие, ожидая, когда нервные импульсы растают один за другим. Девушки снова заговорили хором:

— Ну слушай, Митяй, ты же у нас самый честный.

— Ты же всегда говоришь людям правду, всегда!

— Кто еще скажет ей, как не ты? Она сидела за самой дальней перегородкой, там пылился древний «пентиум» с матричным принтером, который девочки назначили Але. Она не возражала. Она вообще мало говорила, и всегда не по делу — это, наверное, и злило остальных, решил Дима.

— Какими ветрами? — спросила Аля прокуренным голосом, обернувшись ему навстречу. Она работала над чем-то, хотя пока ее не печатали. Все ее материалы застревали где-то у редакторов, но Аля работала и работала, добывая темы неизвестно откуда. Дима читал одну ее заметку: вещи лежат в женской сумочке, каждая олицетворяет черту характера ее хозяйки. Говорящие вещи. Неформат. На краю стола пылилась черная шоколадка, разломленная на осколки.

Дима рефлекторно потянулся к самому мелкому, но Аля отодвинула шоколадку подальше. Так было не принято.

— Говори давай чё-что. Его снова потянуло грызть ногти. Дима остановил руку на полпути ко рту, и она повисла у подбородка.

— В общем, — искусственно проговорил он. — Тебя здесь почти все не любят. Хотят, чтобы ты написала заявление.

— А ты?

— Что я?

— Ну, ты сам как? Аля подняла резкие брови, вытянула пыльную джинсовую ногу и стукнула носком сапога о системный блок.

— Ч-черт, завис опять, — она покосилась на монитор и снова уставилась на Диму.

— В общем, — снова замялся он. — Если честно, тебе вряд ли понравится здесь работать, раз уж так. То есть, ты тут не при чем, но в таких условиях…