— Бля, отправьте меня в пустыню и бросьте там. Снимите, покажите им, пусть радуются, — не выдержал Макс. — Достали, уроды, ничем им не угодишь.

— Увы, бросить не получится, — Бергалиева качнула головой и пошелестела бумагами. — Ты сейчас возьмешь камеру, поедешь в аэропорт и полетишь до Ташкента. Выйди за город, поговори на камеру, и сразу назад. И смотри, чтобы в кадре одна степь, никакой частной собственности — вообще никаких построек. И организуй ноутбук с интернетом. Мне нужно, чтобы ты не прекращал координировать. Лиза открыла рот, но директор оказалась начеку.

— А ты отныне — отчитываться передо мной. Я сама теперь утверждаю гостей и сценарий. Без меня никаких решений. Иначе вычту бюджет у обоих из зарплаты на полгода вперед.

— Слушай…те, — сказала Лиза. — Это просто несправедливо. Во-первых, эфир вчерашний получился стоящим. Пускай в конце вышла заминка, пусть Макс не выиграл «небо», как он наверняка собирался, зато его финальная реплика, да и вся сцена, была подлинной. Они показали зрителю искренность. Настоящее откровение, живые эмоции…

— Нет, сама слушай, — оборвала ее Бергалиева. — Ты хоть понимаешь, в чем твоя роль? Или откуда твоя слава? Ну? Понимаешь?

— В чем?

— Они хотят тебя трахнуть. Они смотрят на твои сиськи и мечтают. И на кой ты им, раз у тебя есть мужик?

— Какой мужик? При чем здесь это…

— Это, дорогая, основа всего. Если ты думаешь, кому-то интересна твоя трепня или понты психиатрические, — в голосе директрисы что-то звякнуло, и Лиза впервые почувствовала, насколько Бергалиева зла. Воздух у ее лица прямо трещал от невербальной агрессии. Она говорила еще о чем-то, но Лиза едва могла следить за речью.

Спасаясь от морального давления, ее сознание постоянно уплывало куда-то. Они с Максимом вышли из кабинета, что Лиза тоже не запомнила в деталях, и запетляли в тонком кишечнике «Мега-44-го», в клубке длинных коридоров, полутемных ниш и проходных комнат, через которые они летели, будто спасаясь — Макс впереди, а она — следом, на каблуках.

— Просто чтоб ты знал, — сказала Лиза, чтобы остановить этот молчаливый бег. — Я правда считаю, что концовка была отличная. Ты не только зрителям показал настоящее лицо, ты даже мне его показал. Искренность…

— Ты забыла сказать Бергалиевой, что я не твой парень, — отозвался Максим через плечо, не замедляя шаг.

— А… а что она… — Лиза сбилась и дважды ступила на левую ногу, неловко подпрыгнув. — Точно! Ч-черт. В голове у нее снова всё завертелось. «Черт, не хватало, чтоб они нас поженили за глаза». И как она… нет, эта Бергалиева неподражаема, как ей только могло прийти такое в голову…

— Не волнуйся, — сказал Макс. — Я передам ей. Лабиринты «Мега-44-го» здорово смахивали на бомбоубежище: в полумраке здесь и там бродили чем-то занятые люди — они курили в тупиках, шуршали бумагой, трещали клейкой лентой, пили кофе на ступеньках и завтракали прямо в коридорах. И все как один провожали взглядом ее с Максимом. «Или у тебя просто развивается паранойя», — подумала Лиза. Да. Отличный диагноз. Браво, Элиза Фрейд. Хотя, если по-хорошему, она всегда была слабым психологом. Именно поэтому ее занесло на телевидение. Со всеми ей подобными. Спустя месяцы полноценности Лиза потихоньку заскользила в пропасть несовершенства… и ей даже это нравилось. В самобичевании виделся некий извращенный отдых. Который так нужен был ей в этот миг. Они вдвоем нырнули в лифт. Его тяжелые двери сомкнулись, отрезав шум, чужие голоса и студийную беготню. Кабина заскользила вниз, неторопливо минуя один этаж за другим. «Только никаких попутчиков», — думала Лиза. Пожалуйста. Не сейчас. За то время, пока они с Максом вышли на первом и миновали стеклянную будку охраны, Лиза потеряла добрые полсотни килокалорий. Или как их там.

— Ладно, — сказала она. — Что мы теперь будем делать?

— Ты берешь машину и едешь домой. Выспись и отдохни, теперь нам будет сложнее.

— Я не устала.

— У тебя глаз дергается.

— Ладно… — спорить у нее точно не хватало сил. — А потом?

— Вызови уборщицу, пусть уберет после строителей. Пройдись по магазинам. В общем, что я тебе рассказываю — развлекайся. До эфира тебе нужно быть в форме.

— А ты?

— Я договорюсь насчет ноута, и в аэропорт. Сниму материал, отправлю в монтаж, и назад. Или переночую в Ташкенте. Сам отдохну. Надеюсь, там будет трава или что-нибудь.

— Боже, и я хочу, — простонала Лиза. — Как я хочу куда-то уехать.

— Езжай, — Максим вытряхнул из пачки сигарету. — Главное, не дольше, чем на пять секунд. Он щелкнул зажигалкой и развернулся к ветру спиной.

12 апреля 2005 года

Площадь любой односвязной области, — думал он. Режешь фигуру прямой линией. Берешь интеграл по каждой из двух половинок.

Складываешь. Площадь любой двусвязной области. Разбиваешь на две односвязные.

Вычисляешь для той и другой. Вычитаешь. Закон сохранения. Изменение массы равно общий поток через поверхность… Изменение энергии… Нет, это не в счет, это плохо давалось ему и прежде. «Каждые семь лет», — повторял себе Дима, — «клетки человеческого тела полностью заменяются новыми». Кроме нервных. Те в основном умирают, и с ними гибнет информация. Всё подряд — воспоминания, знания, умения. Старые тревоги и секреты. «Вот только сначала погибают те клетки, что на поверхности», — думал он. Потому, когда тебе сто лет, ты помнишь вещи из древности, из самых глубин, и забываешь то, что было вчера. Это и не давало ему покоя. Дима отлично всё помнил. Пару дней назад Максим вернулся откуда-то с юга, и вчера ему пришло оттуда письмо. Тяжелый конверт. Лиза начала бегать кроссы по утрам. Где-то в дорогом спортивном центре, у которого был свой лес, огороженный бетонным забором. Сам Дима опять до ночи торчал в редакции, обучал пару внештатников. Опять девочки — в «Ритм-н-блюз» почему-то шли одни девочки. Потом он шел домой через город, хотел немного срезать и заблудился. Вокруг шуршала и ворочалась тихая весенняя ночь. Повернув с Ленинградского, Дима нырнул во тьму. Мимо потянулись темные пустыри и дворы. Он словно плыл в неподвижном космосе, и на чужих домах переливались огни, а позади них, в небе, кружили созвездия. Вокруг тянулся огромный незнакомый мир, и Дима едва мог дышать от восторга.

Он брел напропалую, почти не следя за направлением, и готов был идти так вечно — в его распоряжении была и ночь, и следующий день, и целая жизнь. Он снова видел детство, черную кромку леса и покосившиеся вехи телеграфных столбов. Они с парнями сидели на бревнах, пили теплый самогон из большой эмалированной кружки. Такими звездными ночами кто-то всегда заводил речь насчет религии, и они обсуждали, что будет после смерти, куда ты попадешь, и как там всё организовано. И спорили, не без мата и оскорблений, как устроена вселенная, и что бы делал каждый из них, если бы жил тысячу лет. С годами ему надоело. Разговоры повторялись, и Дима начал понимать, что дай любому здесь тысячу лет, он так же просидит на полене, харкая под ноги и рассуждая, что бы сделал, если бы жил в десяток раз дольше. Тогда Дима и решил уехать, и уговорил родных послать его документы в университет. Денег на поступление ему не дали бы — не один такой — у Димы было три родных брата, пять родных сестер и еще столько же двоюродных.