Вильны, он заходил к нам побеседовать с Тетушкой. Интересен был он и для Оленьки: хиромант, графолог, гипнотизер, он умел лечить внушением и был знаком со многими обществами спиритов и теософов, которых встречал в Америке, а Оленьку хлебом не корми, только рассказывай о них.

В этот вечер был и Бернович, утром приехавший из Щавров, были наши завсегдатаи: Урванцев и добрейший земский начальник Ганзен-Вощинин Даниил Константинович, которого мы все очень любили. Надежда Николаевна предпочитала проводить вечера в «высшем свете» у Эрдели или у старушки Межаковой, тетушки, с которой жил сменивший Шидловского вице-губернатор Межаков-Каютов.

Разговор у нас был общий, оживленный. Ионки сообщал разные удивительные случаи. Не отставал и Бернович, но по части фокусов и загадок. Стало еще веселее, когда зашел граф Ман-де-Корветто с женой Гаршиной. Этот французско-итальянский титул, довольно помпезный, мало шел тому несчастному брату Татá из-за которого она всегда так тревожилась. Усиленными хлопотами, после неоднократного отказа в министерстве, он, наконец, был утвержден земским начальником в Мозырском уезде «по особым соображениям».

Со стороны все бывшие у нас в тот вечер гости, разделяя общее оживление, никогда бы не подумали, что в то самое утро мы пережили крушение всех наших планов и надежд! Приехав в то утро из Щавров, Бернович, сдержанно волнуясь, объявил нам результат обмера земли в Щаврах: вместо двух с половиной тысяч десятин, указанных в купчей на плане, и заложенных в Московском банке, оказалось две тысячи сто шестьдесят восемь десятин, т. е. в натуре не хватило около трехсот пятидесяти десятин. И это в лучших урочищах, на которые Бернович более всего рассчитывал.

Сразу мы не могли даже ни понять, ни поверить Берновичу. Как могло это случиться, когда по всем крепостным актам значилось именно это количество земли? Мы надеялись на ошибку землемера Ионки: выпал снег, концы были занесены, была и буря, и метель, Ионки мог ошибиться.

Но Бернович решительно качал головой: контур плана Ионки совпадал с контуром банковского плана, и было этому одно лишь объяснение: земля была заложена по фальшивой экспликации! Судомиры, умевшие так хорошо обойти своих кредиторов, служащих, покупателей, не менее искусно продали нам юридически правильно по всем документам имение, в котором в натуре не хватало пятой доли. Это было по крайней мере сорок тысяч недохвата против сметы Берновича. Но этого мало. Оказалось, что имеется еще 40 десятин безнадежного захвата у крестьян и не четыреста, а пятьсот пятьдесят десятин чиншевой, подлежащей выкупу, уж не говоря о ста десятинах земли спорной, с процессами, длившимися десятки лет. Приходилось сбросить со счетов до тысячи десятин! Это уже был недосмотр Берновича, и это уже грозило не только лишением заработка, но и потерей части капитала.

Поняв из слов Берновича, что сомнения быть не может, что мы уже почти разорены и даже неизвестно, сумеем ли спасти капитал, вложенный родными, мы ни словом не упрекнули Берновича, предполагая, что он должен страдать невыносимо от сознания своей ошибки и того права, которое мы имели немедля отстранить его от дела, в котором он проявил такую неосторожность. Ведь достаточно было проверить еще до купчей Щавровский план планиметром, чтобы убедиться, сидя в кабинете, что на плане не хватает такого количества земли. Мы этого способа до катастрофы не знали, но парцелятору это не могло не быть известным. Составляя подробную опись каждому урочищу, как мог не расспросить, не узнать о захвате, спорах и процессах?

Споры владения в западном крае тем опасны, что достаточно только заявить, что претендент-старовер имеет право на выкуп, как начинается дело, которое проходит целыми годами по всем инстанциям, доходит до Сената, вновь возвращается, и, таким образом, длится двадцать пять лет. Тем временем обычно мнимый старовер пользуется землей и не платит даже за нее аренды. Такой мнимо-староверческой земли оказалось у нас, кроме четырехсот десятин в деревне Волковыски, еще более двухсот десятин, причем Станкевич уже двадцать шестой год оспаривает тридцать пять десятин в Гуте, братья Поляковы шестьдесят десятин в Батурах и т. д. «Молчать, молчать, про себя пережить это крушение, это несчастие», – уговаривала я Витю, но экспансивность его посвятила в него сначала друзей, потом весь Минск! Прибежал Фомич с соболезнованиями крокодила: он-де никогда не верил дутым сметам Берновича, а мы так доверились ему! Он всегда ожидал худого после такой внезапной запродажной и пр. Горошко негодовал. Он был ошеломлен, потому что считал Берновича необычайно умным. Потому именно и негодовал, что не желал допустить с его стороны ошибки. Он предполагал гораздо худшее, то, что мы ни на минуту не допускали.

Проникнуть в душу Берновича, конечно, было нелегко. Он был на вид совершенно покоен и в тот вечер с Ионки не отставал в гипнотических фокусах. Но тогда и мы были покойны и веселы: чего не сделаешь из самолюбия? А на другой день, с цифрами в руках, он доказывал нам, что вопреки всему, он все-таки гарантирует нам двадцать тысяч заработка! И, видимо, сам этому верил. Но мы просили его ни о каких заработках больше с нами не говорить, а смотреть в оба, чтобы не потерять всего. Еще в нашу бытность в Щаврах мы почуяли опасность в том, что самые верные покупатели нашей земли, местные крестьяне, которым она нужна, которые ее уже покупали у Судомира, ожидали только возвращения своих задатков, чтобы приступить с помощью их к покупке земли у нас. Но слухи о векселе из Варшавы оправдались. Все двадцать одна тысяча, готовые у старшего нотариуса к выдаче, были арестованы, и кредиторы могли теперь рассчитывать получать не более десяти копеек за рубль. Полетели слезные жалобы в Могилев, толпой поехали крестьяне к прокурору, писали земскому начальнику и прочим властям. Но ничто не помогало: Судомир все предусмотрел и недаром поселился в Могилеве с таким расчетом, что ни одна повестка не вручалась ему, его же повестки всегда находили его кредиторов. Сторонники Судомира, а такие нашлись в лице Кагана и Шмуклера, уверяли нас, когда мы возмущались, что зло не так уж велико, потому что земля эта была продана крестьянам много лет тому назад, и крестьяне пользовались ею, как своей собственной, якобы за проценты и давно уже вытянули, и с лихвой, все деньги, данные ими в задаток. Но так рассуждали они, а крестьяне считали себя ограбленными и обманутыми.

Эта катастрофа омрачила последние дни в Щаврах. Только теперь мы поняли таинственность, которой Судомир обставил покупку Щавр. До последней минуты им как-то удавалось всех уверить, что имение не продается, что покупатели все равно купчей