— У меня такое чувство, что мне дышат в затылок. Поверь, в этих делах я редко ошибаюсь. Нам нужно исчезнуть, Ольга, хотя бы на полгода. А там, когда все, наконец, утихнет, мы объявимся вновь.

Шевцов редко обращался за помощью к Афоне Карельскому, но уж если подобное случалось, значит, по-другому поступить было невозможно.

Афоню Карельского многие причисляли к «прошлякам». После последней отсидки, лет шесть тому назад, от воровского дела он отошел и, открыв сапожную мастерскую, промышлял тем, что подбивал набойки на стоптанные каблуки да ставил заплатки на прохудившуюся обувь. Его изредка можно было встретить в дорогих казино и шикарных ресторанах, но и там он вел себя странновато, — выпив рюмку-другую, заведение покидал. Казалось, что он не обращал внимания на свой упавший статус и больше думал о заколачивании копейки, чем о нуждах тех, кто парился на нарах. Но мало кто знал о том, что в его сапожной мастерской, под дубовыми досками, всегда хранилась зеленая наличность — часть районного общака. А неразговорчивые мальчики, невесело подбивающие подошвы придирчивым клиентам, — очень надежная охрана. Подчинялись они смотрящему района, имели привычку никому не доверять и на всякий случай вполглаза наблюдали за Афоней Карельским. Общак — дело святое.

Частенько к Афоне забегали прежние подельники — вспомнить боевые деньки и просто потравить тюремные байки. Случалось, заглядывала заматеревшая молодежь. Эти больше из любопытства — им трудно было поверить, что в иные времена остро заточенным пятаком добывалось денег куда больше, чем тяжеленным фомичом. Разглядывали Афоню без всякого стеснения, как это делают туристы, созерцая разрушенные дворцы Римской империи, пусть ушедшей в небытие, но все же великой. Холеные, с мобильными телефонами в руках, с жизнеутверждающим громким смехом, они ничем не напоминали былую уголовную элиту, стремившуюся не выделяться из уличной толпы.

По-своему Афоня Карельский любил всех и никому не отказывал в приеме, и, возможно, благодаря своему легкому характеру и умению ладить со всеми, он был посвящен в самые сложные взаимоотношения между воровскими семьями.

Шевцов уверенно распахнул дверь и оказался в небольшом помещении, пропахшем отсыревшей кожей. В самом углу, нацепив черные очки на нос, Афоня огромными ножницами кромсал тонкий войлок, мимоходом сбрасывая неровные лоскуты на пол.

— Я к тебе, Афоня, — оторвал майор сапожника от дела.

Афоня Карельский приподнял очки и в упор посмотрел на Шевцова. В темно-карих глазах вора радости Вадим не увидел. Не было в них и беспокойства.

— Не Афоня, а Степан Григорьевич. Это я в «чалкиной деревне» был Афоня Карельский, а здесь я уважаемый человек, клиентуру имею, достаток, так что, будь добр, начальник, величай как положено.

Шевцов улыбнулся.

— Хорошо, Степан Григорьевич, не буду, если не велишь. А только хочу тебя спросить, какой это бес тебя попутал три дня назад?

— А что такое? — насторожился Афоня.

— Сцапал тебя наш опер, когда ты в метро одному фирмачу в карман залез. Было или нет?

Голос Афони Карельского заметно потеплел:

— Было, начальник, чего скрывать. Думал, что по новой срок мотать начну, да опер понимающий попался, сжалился.

— Да не сжалился, Степан Григорьевич, — улыбка Шевцова сделалась еще шире, — это я тебя отмазал. Попадешь ты на зону, и вся твоя ценность теряется. Ты мне на свободе нужен.

— А я-то думаю, что это опера такие жалостливые попались? Не похоже на них.

— С чего это тебя на кошелек потянуло? Я слышал, ты в завязке.

Афоня отложил ножницы в сторону и, догадываясь, что разговор будет долгим, закурил папиросу.

— Так-то оно так, конечно, а только и квалификацию терять не хочется. Кровушка хотя бы раз в полгода должна по жилам быстрее бежать, а то ведь я совсем захирею. Я как арабский жеребец, в стойле стоять ему противопоказано, иначе он сдохнет, ему простор нужен. Значит, это я тебе своим освобождением обязан? — Афоня затянулся глубоко.

— Мне, Степан Григорьевич, если бы не я, так ты бы уже пару дней в Бутырке парился.

— Чего же ты хочешь, майор? Я привык долг отдавать вовремя. Спрашивай, чай не из любопытства явился.

— А ты проницательный, — Шевцов присел рядом.

— Станешь проницательным, когда опера тебе в затылок дышат, — обиженно протянул Карельский.

— С чего ты взял? — усмехнулся майор Шевцов.

— Думаешь, я не отличу обыкновенного топтуна от опера? Я на скамейку подсаживаюсь к какому-нибудь фраеру, и он рядышком со мной. Я в толпу иду, чтобы затеряться, и он следом. Все ждет, гаденыш, когда я в карман лоху залезу, чтобы с поличным меня сграбастать.

— Трудная у тебя работа, — сочувственно сказал Шевцов.

— А ты как думал! Прежде чем в чужой карман два пальца засунешь, семь потов с тебя сойдет. И если б ты знал, как неохота на старости лет в «чалкину деревню» отправляться. Это не тридцать лет назад, когда я был молодой и зеленый, когда в жизни-то ни хрена не понимал и когда стариков уважали. Сейчас в тюрьмах в почете не понятия, а сила, вот поэтому «бакланы» и правят. И сейчас там всем тяжело, что мужику, что блатному. Так что ты хотел?

— Ты здесь один? — поинтересовался Шевцов, подняв подшитый ботинок.

Обувка была старая, прожившая не один сезон, но было похоже, что хозяин расставаться с ней не спешил, по наивности принимая ее за редкостную реликвию. Подшитая и подклеенная в нескольких местах, давно отжившая выделенный судьбой срок, она была буквально вытащена сапожником с того света. Мастера совершили настоящий подвиг, что подтверждает истину — настоящему таланту подвластно любое ремесло.

— Один, мои помощники в другой комнате, — махнул указательным пальцем за спину Афоня Карельский. — Но пока здесь у меня посетитель, они не сунутся, таков порядок.

— Воспитанные.

— Верно, отмороженным у меня делать нечего.

Шевцов аккуратно поставил ботинок на место, проследив за ревнивым взглядом Афони, и сказал:

— Мне бы хотелось знать побольше о Стасе Куликове.

— Ах, вот ты о чем, — Шевцову послышалось в голосе сапожника облегчение. Тот даже слегка повеселел. — Очень серьезная фигура.

— У меня есть данные, что его нет в живых.

— Я тоже наслышан. На твоем месте я бы не очень верил всем этим разговорам. Он дерзкий, этого у него не отнять, но его нахальство всегда сочеталось с большим умом. Даже если бы я увидел его могилу, то не стал бы верить в его кончину.

— Отчего же?

— Причин здесь несколько. Во-первых, он обидел многих уважаемых людей своей заносчивостью. Так себя не ведут, это не по понятиям! Во-вторых, он влезает не в свои дела, а за это очень строго спрашивают. Из того, что я знаю, он давно готовил себе пути отхода, окружил себя телохранителями, похожими на него фигурой, лицом. И я не исключаю того, что труп, который вы нашли в обгорелом автобусе, принадлежит его двойнику. Такой расклад в духе Стася Куликова. — Карельский на минуту призадумался. — Хотя, если уж быть откровенным до конца, я не исключаю того, что это мог быть и он. Его давно уже следовало убить. Ты знаешь, с чего он начал свою карьеру?