Ну, а поскольку текущая эпоха этого мира была сопоставима с земным восемнадцатым веком, то не было ничего странного в том, что я столкнулся с проблемами при поиске зимнего обмундирования для своих разведчиков. Еще в ходе тимландской кампании удалось одеть их в сшитые из белого материала куртки-накидки и штаны, надевавшиеся прямо поверх штатной одежды. Теперь же я заменил неудобные и не очень-то теплые кафтаны на короткие овчинные полушубки и обеспечил разведку шерстяными перчатками и меховыми рукавицами. Решить бы вопрос с обувью и головными уборами – и можно считать, что на зиму они у меня нормально экипированы. Вот тут-то и вышла заминка. В итоге по обуви пришлось выходить из положения покупкой новых сапог в паре с шерстяными носками. А вот шапку-ушанку я сумел нарисовать. И с этим рисунком отправился к своему новому знакомому в купеческой среде товарищу Чайкину. Владимир Ильич поначалу мои художества не оценил и долго убеждал в бессмысленности такого «уродливого» головного убора, пришлось пустить в ход «тяжелую артиллерию» – прельстить его военным заказом. В общем, спустя неделю в моем распоряжении была сотня полностью экипированных разведчиков. Экипированных для зимних условий. Для лета готовилась другая одежда.

Войсковая разведка – что в Таридии, что у оппонентов – находилась просто в зачаточном состоянии, поэтому я просто не мог отказаться от возможности добыть такое преимущество для своей новой родины. И вот сегодня, в ночь на шестнадцатое марта, сидя на правом берегу Титовицы, я готовился пожинать первые плоды этого преимущества.

Зима в этом году выдалась затяжная, снежная, словно небеса желали дать нам побольше времени на подготовку к войне с королем Яношем. И мы готовились. Готовились так быстро, как это только было возможно.

Направление, на котором улорийцы были намерены начать наступление, было нам неизвестно, поэтому первоначально предполагалось разделить войска на две части и прикрыть сразу два важнейших направления: южноморское и ивангородское. Но мне вовремя вспомнилась история с разделением русских армий в отечественной войне 1812 года – тогда пришлось приложить массу усилий, чтобы объединить разрозненные армии в преддверии решающих сражений. Царевич Федор не был самодовольным павлином и конструктивные мысли при обсуждении планов приветствовал, потому удалось прийти к другому решению – собрать все силы в единый кулак и расположить так, чтобы улорийский король посчитал нецелесообразным выбрать любое другое направление и подставить таридийской армии фланг или тыл. Исходя из этих соображений и было выбрано поле у села Грушовка в трехстах километрах восточнее столицы. Именно там было решено назначить сбор войск, и именно в Грушовке я получил первые известия о том, что счел неимоверной удачей.

Сначала Наталья Павловна из развернутой ею переписки с корбинскими дворянами принесла слухи об устроенном улорийцами большом складе в корбинской земле, в том месте, где граница проходит по реке Титовице, а потом это подтвердилось сообщениями моих разведчиков. Чтобы не обременять выступающие войска большим обозом, король Янош распорядился заранее свезти продовольствие и боеприпасы в устроенный на левом берегу реки лагерь. А весной подошедшая налегке армия будет обеспечена запасами на всю летнюю кампанию. Ничего особенного – просто логистика.

Только вот самоуверенный Янош не мог предположить, что заведомо слабейший противник отважится начать боевые действия первым, да еще на чужой территории. А чем еще, кроме самоуверенности, можно объяснить тот факт, что охраняла этот лагерь-склад едва ли тысяча солдат? Недопонимают тут еще важность защиты стратегических объектов!

– Михаил Васильевич, есть три сигнала, – в преддверии важного дела Игнат находился в состоянии радостного возбуждения. Ему не терпелось воспользоваться преимуществами новой зимней экипировки.

– От кого нет сигнала? – я снова разложил подзорную трубу, пытаясь разглядеть в ночной тьме маленькие пятна света. Должно было быть четыре сигнала, подаваемого посредством тайных фонарей.

– Нет первого южного, – ответил Лукьянов.

Значит, нет пока сигнала готовности от пехотинцев капитана Головинского. Что ж, время еще есть.

– Подождем!

Улорийский лагерь охватывали двумя крыльями пехоты. Как только они займут свои места в тылу противника, на флангах появятся условные сигналы – один с севера, один с юга. Кроме того, для подстраховки на левый берег отправились еще два эскадрона улан. Если ничего непредвиденного не произойдет, то они просто проконтролируют отсутствие бегунов из атакованного лагеря – чем дольше Янош будет оставаться в неведении, тем лучше. Ну, а если вдруг что-то пойдет не так, то у нас будет еще две сотни резерва. Так что еще два сигнала готовности ожидалось от северного и южного отрядов кавалерии. Итого четыре. Все уже на позициях, только Головинский замешкался. Впрочем, до крайнего срока еще не менее получаса, и нужно просто подождать.

С оформлением наших с Натальей отношений тоже решили подождать, отложить до лучших времен. Всё равно все вокруг уже считают это свершившимся фактом, а то, что официальное торжество отложено в связи с подготовкой к большой войне, – так ничего удивительного в этом нет.

После того памятного царского приема даже Глазков притих, присмирел. Перестал ко мне цепляться и вообще старался не пересекаться со мной в дворцовых коридорах. То ли я его тогда напугал сильно, то ли кто-то из старших Соболевых велел оставить меня в покое. Второй вариант более правдоподобен, хотя после того, как я тряс начальника Сыскного приказа за грудки, даже царевич Федор уважительно произнес: «Да ты настоящий Князь Холод! Даже я на мгновение испугался за жизнь Никиты Андреевича!»

Здесь нужно уточнить. Дело в том, что у моего прозвища оказалась еще одна, весьма занимательная параллель – в Таридии и соседних странах существовал сказочный персонаж по имени Князь Холод. Это не был ни аналог русского Деда Мороза, ни аналог Князя Тьмы, это был этакий повелитель стужи, строгий, но справедливый. И, несмотря на то, что в разных сказках он представал то положительным, то отрицательным персонажем, в народе его имя чаще всего использовали в качестве страшилки для детей. Поначалу я думал, что дружеское прозвище, коим наградили еще настоящего Михаила друзья, было не более чем данью северному происхождению князей Бодровых. Но потом я с немалым удивлением узнал о существовании легенды, согласно которой именно далекий предок Бодровых послужил прообразом для этого сказочного героя. Так что мое прозвище звучало весьма двусмысленно: и как намек на мое происхождение, и как признание меня строгим и суровым чуваком.

Впрочем, прозвище прозвищем, а на будущее не мешало подстраховаться от такого человека, как начальник сыска Таридии.

– На войне может всякое случиться, Миша, – заявил царевич Федор, намекая на то, что он может погибнуть, и тогда я вновь останусь без должной поддержки, – на всякий случай нужно иметь церковь на своей стороне.

И мы с ним совершили небольшое путешествие в Свято-Михайловский монастырь к некоему старцу Порфирию.

Старец сей оказался седеньким живчиком лет семидесяти. Властным жестом приказав всем посторонним покинуть помещение, дедушка внимательно посмотрел на меня, а потом взял да и перепугал до полусмерти радостным приветствием: