образного, побуждающего понимать музыку, на примерах из литературы и живописи, которые Массне так искусно умел находить. Вот его образец:

— Не забудьте вот тут о флейте, — сказал он мне. — Это как киноварь.

Одним из талантов учителя (незабываемым талантом!) было умение сделать понятными и любимыми, углубить собственным пением или игрой на фортепиано произведения великих мастеров. Он часто играл Шуберта и Шумана, сравнивая их в мельчайших деталях.

Говорил он и о симфонии. Припоминаю занятия, на которых он разбирал оригинальность развития тем в симфонии соль-минор Моцарта. А однажды он весьма ярко показал нам различия «трех гроз»: в «Пасторальной симфонии», «Вильгельме Телле» и «Филемоне и Бавкиде» (гроза-симфония, гроза-опера, гроза-комическая опера)[33].

Вы сами видите, сколько разнообразны были его уроки: ни единого шанса для скуки! И если я продолжу рассказывать, это займет много страниц.

Но прежде чем закончить, я должен поблагодарить вас, месье, за предоставленную вами возможность выразить моему великому учителю, прославившему музыкальное искусство Франции, восхищение и самую горячую признательность.

Шарль Леваде

9 декабря 1911

Немногие воспоминания прошлого столь радостны для меня, как те, что представляют моего учителя Массне в его классе в старой консерватории. Не самое приятное из мест, какие мне доводилось видеть. Мы добирались туда по узким коридорам, чьи повороты скрывали в темноте неожиданные препятствия в виде пары ступенек. Небольшой зал был почти пуст. Рядом с большим старым пианино и креслом преподавателя стояли два табурета для старост класса, прочие ученики стояли тут же тесным кружком. Рыжая грязь скрадывала формы и цвета, и никто не знал, что же именно мы тут вдыхаем: окна, казалось, никто не открывал со времен Керубини, их запыленные стекла дрожали от шума, доносившегося из предместья Пуасоньер. Света было так мало, что возникала необходимость в свечах, особенно в сумрачные дни. Но как только господин Массне поднимал голову и смотрел на нас взглядом, исполненным живости, едва он начинал говорить или клал руку на клавиши, все вокруг словно озарялось, в воздухе трепетала надежда, витали пылкие юношеские видения, он наполнялся музыкой. Его обучение состояло в том, что он проверял и правил наши работы, сравнивал их, комментировал решения. Его принципы, таким образом, зависели от случая, который порой заводил далеко. Его метод можно представить в общих чертах, но уроки господина Массне, окрашенные меткостью наблюдений и страстностью, которые он привносил, имели над нами магическую власть, пробуждая и поддерживая деятельность юных умов. Играя и напевая, воплощая в жизнь наши скудные опыты, учитель лучше нас понимал, что мы хотели ими сказать, сразу раскусывал, находил плодоносные зерна, которые мы еще не умели извлечь. И если возвращал нам наши произведения по частям, то лишь с безграничной уверенностью, что они станут лучше, будут иметь успех, благодаря применению удачно найденных средств. Ясность, размеренность, чистота звучания в сочетании с подвижностью формы, искренность и простота чувств — этого он добивался своими советами.

Его методу часто бросали упреки: говорили, будто все его ученики «повторяют за Массне». Но за семь лет я ни разу не слышал, чтобы он этого требовал, ничего подобного за ним не замечал. И разве только его ученики так поступали? Разве именитые современники Массне, даже старше возрастом, могли безоговорочно утверждать, что никогда не попадали под влияние его чар? Лишь такие вялые натуры, как Гиро или Делиб могли воспитывать учеников, ничего общего не имеющих с ними самими.

Что же касается авторов, с которыми нас знакомил Массне, он был неподражаемо эклектичен в их выборе, зачастую они были очень далеки от его собственного идеала. В каждом из них он находил убедительные примеры использования технических приемов или, что чаще бывало, — заставлял нас осознать какое-то впечатление от произведения искусства, природы, жизни. Невозможно объяснить себе, ему удавалось на жалком пианино раскрыть тайную красоту и выразительность музыкальных шедевров, но следует все же признаться: более всего пленяло нас прочувствованное воплощение его собственных произведений. Тот, кто не слышал музыку Массне в исполнении Массне, не знает, что такое музыка Массне! Так мало исполнителей, не искажавших его манеру, характерные черты, иногда до карикатурности! И какой радостью для нас было, когда он приносил несколько страниц правильно разложенной, упорядоченной партитуры, ибо они уже таили в себе возвышенный трепет чувства. Это были страницы его собственной жизни с датой, проставленной в уголке, заключавшей в себе факты, что стали для него самыми важными в этот день. Как сейчас слышу чтение «Вертера», вспоминаю особое выражение тревоги на челе мастера, несомненно, ожидавшего не впечатлений от своих учеников, но первой реакции публики, слишком чувствительной и наивной, чтобы притворяться.

Теперь я начал понимать, что неверно было упрекать Массне в сильном стремлении нравиться. Более всего он желал быть любимым. Вдобавок ему было необходимо самому страстно, лихорадочно любить свое творение, делать его столь волнующим, чтобы все его полюбили так же, как он, вечно искать то, что вернее всего заставит открыться сердца. И среди знаменитых своих коллег он слыл самым покладистым. Открывалась дверь, и он входил — с сияющим изнутри лицом, озаренным широкой улыбкой, в которой раскрывалась вся его душа. Имея два класса, время занятий в которых часто совпадало, он приходил спросить, не согласится ли кто-нибудь из учеников составить ему компанию за органом, или ему придется прозябать в одиночестве.

Гастон Карро

10 декабря 1911

О собственных произведениях учитель с нами не говорил, он опасливо прятал их от нас. Однажды, уступая нашим настояниям, он решился сыграть нам часть галилейского танца из «Девы», оркестровкой которой мы живо интересовались. Позднее он согласился, не без наших уговоров, исполнить мелодию из балета си минор из «Иродиады», потом — еще речитатив «Я всего лишь бедная девушка» из «Манон», которую он тогда заканчивал. Но это были все примеры из его собственного творчества за четыре года. Таким образом, наше любопытство никогда не бывало удовлетворено. Так сильно было его желание отстранить нас от всего модного, сделать из нас музыкантов в самом высоком, вечном смысле этого слова. Лучшее средство разбудить душу, ее энергию, воображение! И наши души отвечали ему, воображение расцветало: оно приносило столь же сочные гармонические плоды, как у него самого.

Поль Видаль

9 декабря.

Что я помню о классах Массне? Это память о занятиях, на которые мы ходили с наибольшей радостью, об учителе, которого обожали все ученики за живость, разнообразие преподавания, напрочь лишенного схоластики.

Это прекрасные воспоминания. И нашему учителю отлично известно, что его многочисленные ученики глубоко ему признательны.

Анри Рабо, дирижер оркестра Оперы