Отметим расхождения в датах ранения и смерти Славгородского в записи, сделанной в дневнике его братом Ананием, и в официальных документах. Чему верить? Вероятно, сведения, полученные Ананием Славгородским от сослуживцев брата, точнее, нежели официальные. Да и не слишком вероятно, что представление на звание Героя было написано в день самого боя, как следует из наградного листа.

Славгородский не был бы самим собой, если бы не сомневался постоянно в себе и не сетовал на судьбу. Дело, в котором он достиг очевидных успехов, — военное — его совсем не прельщало. Накануне 1945 года он записывает:

Еще раньше, в свой 30‐й день рождения, он писал:

Осуществить свои мечты и создать семью Георгию Славгородскому не довелось. Роль, которую он как будто не считал самой важной — «храброго русского офицера», — стала последней и главной в его жизни. Да и что было важнее этой роли с 1941‐го по 1945 год? Георгий Славгородский вовсе не искал героической смерти — он хотел жить, любить, сочинять, выпивать с товарищами, в конце концов. Судьба распорядилась иначе.

Единственным дошедшим до нас текстом, написанным Георгием Славгородским, оказался дневник. Перед нами еще одно — наивное, откровенное и трагическое послание, повествующее о мире, которого уже нет. И о войне, которая была совсем другой, нежели представляет большинство из нас через 75 лет после ее окончания.

Дневник Владимира Гельфанда, в чем-то сходный с некоторыми другими по мотивам, которыми руководствовался при его написании автор («Литературную работу-учебу не прекращу ни при каких обстоятельствах, это моя жизнь», — записал Гельфанд 6 июня 1942 года) и по некоторым затрагиваемым сюжетам, из общего ряда выбивается.

Дневник уникален по нескольким обстоятельствам. Во-первых, по хронологическому охвату и объему записей: он начинается с последних предвоенных месяцев 1941 года, завершается возвращением из Германии, где автор служил в оккупационных войсках, осенью 1946 года. Собственно, Владимир Гельфанд и после войны продолжал вести дневник, но вел его уже не столь систематически, да и события, в нем описанные, интересны скорее как история повседневной жизни советского человека второй половины 1940‐х — начала 1980‐х годов. То есть как уже совсем другая история. Оговоримся сразу: дневники столь широкого временного охвата встречаются, хотя и нечасто. Например, дневники Николая Иноземцева и Бориса Суриса. Однако Николай Иноземцев служил в артиллерии большой мощности, которую задействовали преимущественно при наступательных операциях и которая располагалась сравнительно далеко от передовой. Вследствие этого автор большую часть войны провел в тылу, в ожидании наступления. Борис Сурис был военным переводчиком при штабе дивизии и по роду службы бывал на передовой нечасто. Гельфанд же — и это еще одна черта, позволяющая счесть его дневник уникальным — был минометчиком, во время боевых действий находился практически на самом «передке»; впереди была только пехота. Служба в артиллерии большой мощности предполагала наличие определенного образовательного уровня, не говоря уже о штабной работе; поэтому окружение Гельфанда существенно отличалось от окружения Иноземцева или Суриса. Это самый что ни на есть «простой народ»; среди его сослуживцев было немало весьма малограмотных, а то и просто неграмотных, за которых Гельфанд иногда писал письма. В-третьих, и это, возможно, самое важное: дневник беспрецедентен по откровенности. При чтении дневников нередко ощущается некий внутренний ограничитель: их авторы как бы предполагают постороннего читателя и нередко пишут, словно ориентируясь на него. Случай Гельфанда принципиально иной: временами текст дневника тяжело читать: автор описывает собственное унижение, порой — неблаговидные поступки. С не имеющей аналогов откровенностью он описывает свои сексуальные проблемы и «победы», вплоть до физиологических подробностей.

Уникален дневник и еще в одном отношении: это, пожалуй, единственный известный в настоящий момент текст, подробно описывающий «труды и дни» офицера Красной армии в оккупированной Германии в 1945–1946 годах, его взаимоотношения с немцами (в особенности — с немками), без каких-либо умолчаний и оглядок.

Автор дневника, несомненно, относится к категории графоманов. Не писать он не может, пишет постоянно, при любых условиях. Пишет письма родным и подругам (в основном школьным; впрочем, если где-то случайно знакомится с девушкой, она тоже попадает в список его корреспондентов), пишет стихи, статьи в газеты (настоящие и стенные). Пишет письма для сослуживцев, которые не в ладах с грамотой или же хотят, чтобы им написали «красиво»:

Но главное — Гельфанд ведет дневник, который называет своим «другом» (07.11.1941). Через год с лишним он пишет, обращаясь к дневнику:

Пожалуй, дневник был на самом деле единственным другом рядового, сержанта, затем лейтенанта Гельфанда. Ибо с людьми он сходился крайне трудно и за годы войны друзей не обрел. Иногда из графоманов вырабатываются писатели — о чем мечтал и на что надеялся Владимир Гельфанд. В подавляющем большинстве — нет. Гельфанд принадлежал к подавляющему большинству. Однако книга, им написанная, все же вышла в свет. Это случилось, увы, после смерти автора. Его первой и единственной книгой стал дневник, который скорее всего рассматривался Гельфандом разве что в качестве литературной «заготовки».

Прежде чем говорить о содержании дневника, несколько слов о его авторе. Владимир Натанович Гельфанд родился 1 марта 1923 года в поселке Ново-Архангельск Кировоградской области в семье рабочего-стекольщика. Отец — Натан Соломонович Гельфанд (1896 г. р.) — в разные годы работал бригадиром на цементном заводе, завхозом средней школы, кладовщиком слесарно-производственной артели в Днепродзержинске и Днепропетровске. Мать — Надежда Владимировна Городынская (1902 г. р.), до революции давала частные уроки русского языка в семьях богатых односельчан в селе Покотилово. В годы Гражданской войны служила некоторое время в Красной армии, где вступила в партию большевиков. По ее рассказам, благодаря этому обстоятельству, а также умению печатать на машинке ее взяли на работу машинисткой в Кремль. Однако впоследствии она вернулась на Украину, вышла замуж, родила сына; общественной деятельностью, судя по всему, не занималась и даже была исключена из партии «за пассивность». Работала воспитателем в детском доме, в различных детских садах, затем, вплоть до начала войны — секретарем отдела кадров завода им. В. И. Ленина в Днепропетровске. В поисках лучшей доли семья несколько раз меняла место жительства, пока не обосновалась в 1933 году в Днепропетровске, который Владимир Гельфанд считал своим родным городом. За три года до начала войны родители Владимира развелись. Во время войны Натан Гельфанд был призван в Красную армию, но вскоре по состоянию здоровья направлен на «трудовой фронт», после чего — в город Шахты, на угольные рудники, где работал вахтером. Мать Владимира Гельфанда эвакуировалась в Среднюю Азию, работала в колхозе.