– О-о, какой тут у нас лазарет!

И даже языком поцокал.

Я собрал все силы и поднялся. Меня пошатывало. Кружилась голова. Лицо моего собеседника плыло, и я никак не мог сфокусировать на нем свой взгляд.

– Какая нужда привела вас в наши края в столь позднее время? – с прежней лицемерной участливостью в голосе осведомился лжеучитель математики.

– Ты – Сабадаев? – вместо ответа спросил я.

Вот тут он перестал валять дурака. Проняло его. Он посмотрел серьезно и спросил после паузы:

– Почему вы так решили, уважаемый?

– Значит, Сабадаев, – окончательно определил я.

Миша Каратаев, услышав, кто находится перед ним, изумился так сильно, что случилось чудо и к нему вернулись силы. Он тоже поднялся с пола и даже сделал шаг по направлению к Сабадаеву.

– Вах! – сказал Миша потрясенно. – Так это вы?!

– И чего это вам всем так Сабадаев понадобился? – тяжело вздохнул лжеучитель, и его лицо приобрело такое жестоко-хмурое выражение, какое бывает, наверное, у членов расстрельной команды накануне выполнения возложенной на них неприятной миссии.

Я понял, что мы с Мишей не жильцы на белом свете.

– Жалко, что я раньше тебя не раскусил, – сказал я Сабадаеву. – А не то парился бы ты уже на нарах.

– Ну, сейчас не я, а ты будешь париться, – ответил на это Сабадаев.

Обернулся к своим абрекам и распорядился:

– Вниз их! В подвал! Пускай посидят там до утра!

До утра! Я так обрадовался, что готов был его расцеловать, честное слово. Потому что если мы доживем до утра, то и дальше потом будем жить много-много лет. Если нам, конечно, повезет. Потому что утром сюда примчится Мартынов с милицейским спецназом и Сабадаеву будет уже не до нас.

Нас с Мишей обыскали, отобрали все, что было при нас, и повели в подвал.

Подвал, в отличие от надземной части здания, был залит светом. Я даже зажмурился в первый момент. Конвоиры привели нас к железной двери с массивным засовом, повозились с замком, распахнули наконец дверь и втолкнули нас в небольшую комнату без окон. Настоящий каменный мешок. И вот тут я удивился так, что дар речи потерял. Мы здесь были не одни. В этой импровизированной камере нас дожидался хорошо знакомый мне человек. Когда ко мне вернулся дар речи, я спросил:

– Ты Гриша? Или Паша?

– Гриша, – ответил он мне.

Гриша Муханов. Один из братьев-близнецов. Актер по профессии и неудачник по жизни. Куда ни ткнется, везде влипнет. Ну он-то какого черта сюда заявился?

* * *

Мне достаточно было бросить взгляд на похожего на пришибленного пса Мишу Каратаева, чтобы догадаться, как сюда попал Муханов.

– Ты его привез? – спросил я Каратаева.

– Я.

– Как ты узнал про это место?

– Проследил.

– За кем?

– За Деминым.

– Это когда он Магометыча сюда вез?

– Да.

– Выследил. Молодец. Поздравляю, – сказал я мстительно.

– Не надо так, – заканючил Каратаев.

– Надо, – проявил я жестокосердие. – Потому что тебе воздается по делам твоим. За безмозглость свою страдаешь и за цинизм. Ну ладно, ты своей башкой рисковал, это, в конце концов, твое личное дело. Но вот его-то ты какое право имел подставлять? – я ткнул пальцем в совершенно деморализованного Муханова. – Зачем ты его сюда потащил?

– Я для правдоподобности, – пробормотал Миша. – Чтобы Марию расколоть.

Он сейчас совершенно не был похож на себя. Ни нахальства, ни цинизма.

– И что же ты хотел у Марии выведать? – осведомился я.

– Координаты Сабадаева. Я тут пораскинул мозгами и понял, что она ведь запросто может знать. Если в той, прошлогодней, пирамиде всех, кто был рядом с Сабадаевым, выкосили подчистую, как траву, а Мария осталась в живых – ну не может же быть, чтобы это без причины. Значит, что-то их с Сабадаевым связывало. А если связывало – так она запросто могла быть с ним в контакте.

– Чепуха! – отмахнулся я. – Когда тот твой репортаж про Марию показали по телевизору, вот эти пацаны, которые нас с тобой сейчас пинали, примчались по следам твоего репортажа искать Марию. А раз они на Сабадаева работают, значит – он не знал.

– А если он не знал, а зато она знала?

– Кто? Мария? – растерянно спросил я, будучи не в силах вот так с ходу осмыслить сказанное Каратаевым.

– Да, Мария. Она-то могла знать. Вот я сюда и приехал.

– Так я про Муханова, – напомнил я, возвращаясь к интересующему меня вопросу. – Его ты зачем взял с собой?

– Я ж об этом и веду речь! Муханов все-таки ходил в эту фирму, где камешки перебирают. В офисе у них был. Ну хоть каким-то боком он причастен. И вот я его хотел Марии предъявить. С перспективой последующего выхода на Сабадаева.

– И что же тут случилось? Давай рассказывай.

– Мы приехали. Я сразу к Марии. Так и так, мол, мы к вам по поводу Сабадаева. Мы, мол, в курсе всего и настаиваем на встрече. А этот мужик рядом все время вертелся…

– Какой мужик?

– Ну, на которого ты говоришь, что это и есть Сабадаев. Я на него и внимания не обратил. Думал, что он тут на подхвате. Подрабатывает, в смысле. Он повертелся-повертелся, да и пропал.

– А Мария что?

– Мария чисто на измене, Женька. Я не знаю ничего, и вообще вы не по адресу.

– Это она так говорила?

– Да. А потом быки эти приехали, и начались наши неприятности.

– Это еще не неприятности, – вздохнул я. – Все самое интересное будет впереди.

– А что будет? – проявил неподдельный интерес Каратаев.

Я бы ему сказал. Но пожалел Гришу Муханова. Бедолага и без того был напуган. Зачем ему еще знать, чем это наше приключение может закончиться?

– Сколько тебе этот идиот пообещал заплатить за поездку сюда? – спросил я у Муханова.

– Сто долларов, – ответил тот, едва не плача.

Как же он, наверное, раскаивался сейчас. Не польстился бы на этот стольник – не сидел бы в этом жутком подвале, а спал в собственной постели, под боком у жены.

– А Магометыча вы видели? – вспомнил я о цели своего визита в пансионат.

– Нет, – ответил Каратаев.

Неужели Магометыч так замаскировался, что его до сих пор не обнаружили? Хорошо, если так.

– Ну и помалкивай тогда про Магометыча, – посоветовал я.

* * *

Уж лучше бы в нашей каморке свет был погашен. Каждый переживал бы в одиночку. А так – все на виду. И у каждого на лице – уныние и тоска. Коллективная скорбь. Смотреть тошно. Я, как мне кажется, выглядел не лучше своих товарищей по несчастью, но на бедного Муханова и вовсе нельзя было смотреть без слез. Мне захотелось его растормошить.