Он опустошил баклагу до дна и отбросил её в сторону.

— Я знаю, что публика терпеть не может эту философскую пьесу, и специально ставлю её, чтобы разозлить зрителей. Тут тонкий расчёт, малыш, — ошалев от разглагольствований принца, они готовы платить вдвойне, лишь бы увидеть, как злодей пират получит по заслугам от героя-солдата.

— А что случилось дальше с принцем Сигизмундо? — поинтересовался я.

— Сядь, Chico, сейчас ты всё узнаешь.

Испанец уставился на меня остекленевшими глазами.

— У тебя есть имя?

— За последнюю минуту оно не изменилось. Меня по-прежнему зовут Кристо Бастард.

— А, хорошее имя. Незаконнорождённый отпрыск Христа, так я и буду о тебе думать.

Матео прищурился, чтобы сфокусировать на мне взгляд.

— Так вот, что касается принца Польши, он убил человека, был одурманен, а потом ему сказали, что всё в его предыдущей жизни было сном.

Мой собеседник достал ещё один мех с вином. Да, похоже, ничто не высушивает глотку так, как профессия актёра.

— Его отец, король, допустил ошибку. Он думал, будто, заточив принца в башню, сможет обмануть судьбу, но никому не дано провести богинь судьбы, что прядут нити нашей горестной участи. Узнав, что король собирается передать трон герцогу Московии, польские патриоты взяли штурмом тюремную башню и освободили принца. И эта армия простолюдинов и изгоев заявила Сигизмундо: «Свобода ждёт тебя! Прислушайся к её голосу!»

И что же принц? Поскольку его убедили в том, что жизнь — это сон, он не видит причины, почему бы не попытаться, во сне, сделать то, что кажется вполне оправданным и справедливым. В результате он встаёт во главе разношёрстого ополчения и ведёт это воинство против короля, своего отца. Рядом с ним прекрасная женщина, которая стремится отомстить герцогу. Она уже больше не маскируется и воюет в женском наряде, но с мужским оружием, с мечом в руках.

Король понимает, что беспомощен против восставшего населения. «Кто может смирить ярость дикого жеребца? — вопрошает он. — Кто способен сдержать течение реки, неукротимо и гордо вершащей свой путь к морю? Кто в силах остановить камнепад, сорвавшийся с горной вершины? Но справиться со всем этим, вместе взятым, легче, чем обуздать ярость толпы!»

Матео приумолк, глядя на меня остекленевшими от выпитого глазами, икнул и продолжил:

— Трон содрогается от ужаса, страна утопает в крови, а непостоянные богини смеются над каждым нашим шагом.

Тут испанец снова умолк и запрокинул голову, выливая себе в глотку последние капли с донышка кожаной баклаги. Опустошив её досуха, он отшвырнул баклагу в сторону и растянулся на спине, полуприкрыв веки.

Вечерняя прохлада заставила меня податься ближе к огню. Согревая у костра руки, я ждал, когда же Матео продолжит свой рассказ, — больно уж не терпелось узнать, что было дальше. Одержал ли принц победу? Убил ли он своего отца?

А та отважная женщина — отомстила ли она герцогу за свою поруганную честь?

Услышав похрапывание, я первым делом подумал о том, кого же из действующих лиц изображает Матео столь странным образом. И только потом до меня дошло, что никого он не изображал — испанца просто-напросто сморил пьяный сон.

Со стоном разочарования я поднялся: да уж, не много нового я узнал о судьбе принца Сигизмундо.

Обернувшись, я заметил человека, который шёл в мою сторону. Незнакомец останавливался у каждого костра, внимательно присматриваясь к расположившимся возле него людям. Я никогда прежде не видел его, но поскольку он явно искал кого-то, этого оказалось вполне достаточно, чтобы возбудить во мне страх. Не более чем в дюжине футов от того места, где храпел пьяный Матео, была поставлена палатка, и я быстро сообразил, что она принадлежит ему.

Вход в палатку находился как раз с той стороны, откуда приближался напугавший меня незнакомец, поэтому я не стал обходить её кругом, а встал на четвереньки, приподнял край и заполз внутрь с тыла.

Внутри царила кромешная тьма, но я сразу понял, что там есть кто-то ещё.

Едва оказавшись в палатке, я почувствовал тепло, неуловимое тепло человеческого тела. И благоухание. Аромат розовой воды. Запах женщины.

Я замер в полном ужасе, ¡Bueno Dios! Сейчас эта женщина переполошит своими криками весь лагерь.

Тёплые руки протянулись вперёд и схватили меня, а нежный голосок проворковал:

— Поспеши, милый, пока не вернулся мой муж.

Женщина привлекла меня к себе, сбросив с себя одеяло, так что её обнажённая плоть светилась в темноте. Я узнал её голос! Это была одна из двух актрис труппы, та, что повыше.

Жаркие, влажные губы нашли мои. Её губы оказались на вкус сладкими, напомнив мне вишню. Язык женщины мгновенно протиснулся между моими губами, дразняще поигрывая кончиком. Я отпрянул, чтобы набрать воздуха, но эта тигрица схватила меня и снова притянула к себе, прижимая моё лицо к тёплой, нежной, упругой груди.

Тут уж мужской инстинкт возобладал во мне над последними остатками разума, и я принялся целовать нежные тёплые холмики. Вспомнив наставления юной мулатки на берегу реки, я нашёл языком «ягодки», венчавшие груди. К моему восторгу, они оказались набухшими, затвердевшими и восхитительно пригодными для поцелуев.

Женщина стянула с меня рубашку и пробежала руками по моей груди. Она наклонилась и поцеловала её, лаская языком один из моих сосков. Я едва сдержал восторженный стон. Да уж, неудивительно, что священники так рьяно твердили о греховности плотских утех. Прикосновение женщины — это настоящий рай на земле. Раньше-то я думал, будто в любовных делах распоряжаются мужчины, но теперь понимал, почему храбрые рыцари с радостью сражаются и умирают за улыбку прекрасной дамы.

Рука актрисы скользнула мне в штаны и ухватилась за моё мужское достоинство.

— Матео, мой милый, поспеши, вставь в меня свой garrancha, прежде чем вернётся эта скотина.

Это оказалась любовница Матео! ¡Ay de ml![46] Голос рассудка должен был бы подсказать мне, что судьба моя решена и разница заключается лишь в том, кто, узнав, что я отведал запретный плод, убьёт меня первым — ревнивый муж или ревнивый любовник. Но рассудок молчал, ибо теперь все мои действия диктовались исключительно возбуждением, желанием — и моим garrancha.

Актриса повалила меня на себя. Вспомнив о маленьком наросте, что отверзает в женщинах источник вожделения, я нащупал его. Он оказался таким же набухшим и затвердевшим, как и соски, а от моего прикосновения тело женщины затряслось в сладких конвульсиях. Волна жара прокатилась по ней, так что я почувствовал это на собственной коже, и стон удовольствия сорвался с её губ. Она стала целовать меня, необузданно и страстно, её рот и язык ласкали, дразнили, зондировали моё собственное тело.