— А что произошло, когда путешествие закончилось?

— Я уехал в Берлин по делам отцовской фирмы. А Генрих в это время собирался съездить в свою баварскую деревню, навестить мать. Я дал ему для нее немного денег, он ведь говорил, что отдает ей весь свой «заработок» и что зарабатывает только для того, чтобы ее содержать! Помнишь, он об этом говорил? Он на три дня уехал в Мюнхен. Не знаю, чем он там занимался, но, похоже, он лишился нового костюма, который я ему подарил. Быть может, он продал его, а деньги отдал матери под видом заработка! Но что бы там ни произошло, на самом-то деле я был очень рад, потому что в результате, когда я встречал его несколько дней спустя на гамбургском вокзале, на нем были его кожаные штанишки с подтяжками и рубашка — та самая одежда, которую он носил, когда мы познакомились в Бингене. Так чудесно было увидеть его одетым подобным образом на перроне, в толпе коммерсантов и туристов!

— Он что, до сих пор носит свои штанишки?

— Нет, я купил ему по меньшей мере пять разных костюмов — летний, зимний, весенний и осенний, даже один настоящего английского покроя, с тонкими полосками на пиджаке и брюках. Он постригся и сделал себе завивку, он стал носить начищенные до блеска коричневые кожаные туфли. Он сделался настоящим щеголем и вскоре уже ничем не отличался от молодых гамбургских модников, правда, нечто провинциальное в нем так и осталось, отчего некоторым моим друзьям он казался таким НЕВИННЫМ. Свои кожаные штанишки он сохранил для маскарадов, которые были очень популярны. Он пользовался больших успехом у многих моих друзей, да и у кучи других людей, которых друзьями не назовешь — правда, кроме Эрнста, Эрнст всегда его недолюбливал.

— Тебя это задевало?

— Отношение Эрнста? Нет, я был рад, что нашелся человек, который его не любит. Зачастую я очень ревновал. Я устраивал УЖАСНЫЕ сцены. Мы оба плакали. Но в глубине души я не очень огорчался, поскольку считал, что, даже будучи страшным лжецом, как и во всем прочем своем мошенничестве, по отношению к самому себе он правдив. Я никогда и не считал его ХОРОШИМ. Он нравился мне за его хитрость, за все это вранье про его деревню, вроде той болтовни, которую мы услышали, когда с ним познакомились. Все это было так забавно, и его безнравственность меня ничуть не огорчала.

— Выходит, ты хотел, чтобы он всегда таким оставался?

— Да, таким, каким был, когда ты сказал мне, что он тебе не нравится.

— Это было всего лишь первое впечатление.

— Он был просто рысью или лисой, каким-то маленьким зверьком, хитрым врунишкой.

Пол беспокойно заерзал на стуле.

— Чем же он целыми днями в Гамбурге занимается?

— Ну, много месяцев он либо сидел в моей квартире, либо ходил в гости — иногда к моим друзьям, а иногда я и сам не знаю куда. Может, зарабатывал деньги, чтобы посылать матери! Правда, работу найти нелегко. Кругом сплошная безработица — Arbeitslosigkeit. В конце концов до меня дошло, что он должен ЧЕМ-НИБУДЬ заняться. Тогда я вспомнил, что у меня есть знакомый по имени Эрих Хануссен, владелец магазина английского стиля. Он торгует не одеждой, а предметами украшения домашнего интерьера — тканями, столами, стульями, светильниками, керамикой. Все с виду ручной работы и ручной покраски — и все с виду очень, как мне всегда казалось, ДУРАЦКОЕ. Я представлял себе, как все это изготавливают старые английские дамы, живущие вместе со своими кошками в загородных коттеджах. Ты же знаешь, как обожают в Гамбурге ВСЕ английское. Магазин называется «Дом прекрасный», и можешь себе представить, какие шуточки начали звучать, когда Генрих приступил к работе — ведь Хануссен предложил ему работу сразу же, как только его увидел. «А самый прекрасный предмет в „Доме прекрасном“ продается?»

Иоахим закурил. Уже вечерело, и ресторан постепенно пустел.

— Эриха Хануссена прозвали «Эрихом Шведом». Не знаю, швед он или нет, но фамилия Хануссен ОЧЕНЬ похожа на нордическую, да она и есть скандинавская. Эрих родом из Любека, у него белокурые волосы, голубые глаза, очень светлые, и рыжие веснушки.

С сигаретой в руке Иоахим выглядел так, точно он с огромным презрением пускает Хануссену в лицо кольца дыма.

Он продолжал:

— У Эриха есть дом на Балтике, неподалеку от Альтамюнде, где вы с Эрнстом когда-то очень неплохо провели выходные, помнишь?

— У меня это одно из самых ярких воспоминаний в жизни! Я помню каждую секунду! Каждая секунда казалась столетием.

— Так вот, Генрих почти каждые выходные проводит с Хануссеном и его семьей в Альтамюнде.

— Они стали любовниками?

— Нет-нет — отнюдь. У Эриха белокурая жена, два белокурых сына и две белокурые дочки, все на одно лицо — и все похожи на него. Любовью они с Генрихом не занимаются. Никогда. — Он умолк, как бы оценивая это свое утверждение, а потом уверенно повторил: — Никогда.

— Зачем же тогда Генрих туда ездит?

— Потому что знает, что Хануссен отстаивает все то, что я НЕНАВИЖУ. — В разговоре вновь наступила пауза.

Пол попросил у Иоахима сигарету.

— Ты действительно думаешь, что Генрих тебя ненавидит?

Иоахим вновь заговорил в свойственной ему манере — избегая ответов на прямые вопросы.

— Когда Генрих начал проводить выходные с Хануссеном, его отношение ко мне изменилось. Конечно, это произошло не сразу. Постепенно он стал держаться высокомерно, у него появились надменные, покровительственные манеры. Поначалу мне было смешно слушать, как он говорит, что все вещи, приобретенные мной для дома в «Баухаусе», буржуазны и что все великие художники, которые там преподают — Гропиус, Мохоли Наги, Пауль Клее — меня поражало то, что он знает и правильно произносит их имена… не такой уж он, в общем-то, и дурак… что они евреи и представители декадентской культуры. Слушать, как он несет всю эту околесицу о декадансе и буржуазии, было поначалу довольно ЗАБАВНО. Но потом я начал понимать, кто ему все это внушает. Это произошло, когда он заговорил о том, что я не способен понять новое поколение патриотически настроенных, чистокровных немцев, потому что я декадент, эстет-индивидуалист, для которого искусство, красота и личное самовыражение важнее, чем немецкая нация. Потом он заговорил о нордической расе и о том, насколько все остальные нации ниже германской. Создавалось впечатление, будто это уже не тот человек, которого я знаю, а некая анонимная единица, частица Молодежи, сплошь облаченной в униформу, повсюду расхаживающей с важным видом и лишенной убеждений, за исключением тех, что внушили ей ее вожди. Тогда-то я и обнаружил, что во время этих выходных у Эриха Хануссена он состоит в группе Хануссеновых сторонников, которые проводят в лесу военные учения — упражняются в стрельбе, учатся убивать своих политических противников — коммунистов, социалистов, либералов, — и таких людей, как мы с тобой.

— И все-таки из твоих слов отнюдь не следует, что он тебя ненавидит. То, что Хануссен тебя ненавидит — возможно. А Генрих подпал под влияние Хануссена. Но, возможно, из этого следует только то, что он на тебя очень обижен. А обижен он наверняка потому, что любит тебя.