Пол сделал снимок под тем же самым углом, под которым Иоахим некогда сфотографировал стоящего у озера обнаженного юношу — та фотография не давала Полу покоя с тех самых пор, как он увидел ее три года назад в квартире Иоахима и назвал «Храмом». Он израсходовал всю свою пленку — двенадцать кадров — и весь магний для вспышки. В черную коробку камеры он, точно в ловушку, заманил образ Лотара — такой, каким он был через час после того, как Пол увидел его стоящим у силомера, и такой, каким этот образ сохранится навсегда, как бы ни было суждено измениться им с Лотаром за оставшуюся жизнь, после легендарного мига прозрения, отступающего все дальше в прошлое.

Однако было совершенно очевидно, что, если Лотар и пришел ради чего-то иного, то лишь ради денег. И тогда Пол осознал, что ему хочется достать из кармана вознаграждение (двадцать марок) за секс и сказать: «Вот деньги, я за них ничего не требую. Займемся мы чем-нибудь или нет, я отдам их тебе, потому что мы друзья, и чем бы мы ни занимались в дальнейшем, все будет чисто по-дружески. Если тебе нужны будут деньги, а я смогу их тебе дать, это никак не будет связано с чем-то иным».

Подумав так, Пол испытал чувство облегчения, которое его взволновало. За ним последовало осознание собственного лицемерия.

Прежде чем одеться, Лотар спросил:

— Это все?

— Да, на сегодня, — сказал Лотар и дал ему двадцать марок. — Давай встретимся завтра.

— Du bist mein englischer Freund[30], — сказал Лотар.

Написано Полом во время ожидания Иоахима Ленца в гамбургском вегетарианском ресторане 11 ноября (День заключения перемирия) на листе бумаги, предназначенном для последующего вклеивания в его Дневник:

Иоахим появился через три четверти часа после того, как Пол это написал, дав Полу время вспомнить, как он ждал его три года назад возле кельнской гостиницы, куда Иоахим зашел, чтобы поискать вероятные адреса Курта Гроте, мальчишки, с которым они познакомились в Schwimmbad.

Иоахим взял руку Пола в свою и приветствовал его так сердечно, что промежуток ожидания (не час, а три года — с сентября двадцать девятого до ноября тридцать второго) в тот же миг показался заполненным.

Иоахим сказал:

— Пол! Похоже, ты стал бледнее, правда, нынче зима. — Потом, пристально на него посмотрев: — Кажется, лицо у тебя округлилось. Ты что, стал так чудовищно много есть?

Его же лицо ничуть, казалось, не изменилось, разве что прибавилось, возможно, немного морщин. Лицо Иоахима было таким же загорелым, как летом, но это могло объясняться употреблением пудры, имитирующей загар.

В вегетарианском ресторане с его деревянными столами царила приятная атмосфера легкости и беззаботности, царил дух преданности здоровой пище. Иоахим заказал ореховые котлеты и десерт из свежих фруктов, Пол — омлет и салат.

— Я опоздал, — сказал Иоахим, и не подумав, однако, извиниться, — потому что все утро провел за самым дурацким из всех возможные занятий. Сущий идиотизм!

— Чем же ты занимался?

— Ну, сегодня у нас в Германии выборы, и я вроде бы обязан голосовать, а поскольку в политике я ничего не смыслю, я все утро читал программы пятнадцати политических партий.

— А их у вас пятнадцать?

— Гораздо больше — всего, по-моему, тридцать семь.

— Откуда их столько?

— Все из-за дивной системы, которая существует у нас в Веймарской республике.

— Что это за система?

— Точно не знаю, как она называется, но, как следствие ее, каждый, кто создаст политическую партию, которая сумеет получить во всей Германии одну пятисотую часть голосов всех немецких избирателей (кажется, именно таково общее количество парламентских мест в Рейхстаге), может выдвинуть кандидата в Рейхстаг. По-моему, есть даже партия любителей такс.

— За кого же ты будешь голосовать?

— Я на выборы не пойду.

— Почему?

— Ну, я прочел манифесты всех партий и решил, что единственный, который имеет какой-то смысл — это манифест коммунистов.

— В таком случае, почему же ты не голосуешь за коммунистов?

— Я же торговец. Проголосовать за коммунистов — значит проголосовать против собственного существования. К тому же коммунисты не смогли бы терпимо относиться к такому человеку, как я — к человеку, который живет ради вещей, не имеющих никакого отношения к политике. Они же считают, что все связано с политикой, что каждый человек либо за них, либо против. А я не хочу жить в таком мире, где каждый мой поступок оценивается как совершенный либо ради политики, либо против нее. Даже будь я согласен с коммунистами во всем остальном, в этом я с ними согласиться не смог бы.

— Я написал стихотворение о нашем путешествии по берегу Рейна, — сказал Пол.

— Стихотворение? О нашем путешествии по берегу Рейна? Я знаю, что у тебя вышла книжка рассказов — мне Эрнст говорил, — но не знал, что ты сейчас пишешь стихи.

Они заказали кофе.

— Вот оно, — сказал Пол и, достав из кармана листок с машинописным текстом, протянул его через стол Иоахиму, который тотчас же принялся читать, держа листок перед собой. Пол наблюдал за тем, как он переводит взгляд из стороны в сторону, читая строки — первую, вторую, третью. Пол, знавший стихотворение наизусть, мог следить за каждой строкой, которую читал Иоахим, как если бы способен был прочесть ее сквозь прозрачную бумагу справа налево в зеркальном отражении. Первые строки были такие:

Пол хотел, чтобы ничто не отвлекало Иоахима. У него возникло желание накричать на посетителей ресторана, заставить их замолчать и перестать так громко стучать ножами и вилками по тарелкам, грызть орехи и жевать хрустящие на желтых от омлета зубах салатные листья. Сам же он, являя собою образец молчаливости и внимательности, смотрел на то, как смотрит на его строчки Иоахим.

Его беспокоило то, что первые две строки стихотворения не совсем понятны. Он был почти уверен, что Иоахим начнет его о них расспрашивать. Однако, хотя Иоахим и помедлил, казалось, прежде чем перевести взгляд на третью строчку (а потом и в нескольких других местах), он дочитал стихотворение до конца. Потом он поднял взгляд и серьезно, не проронив ни слова, посмотрел Полу в глаза. Снова взяв листок, он прочел стихотворение от начала до конца, на сей раз быстрее. Затем он прочел первые две строки вслух.