Порой, когда он лежал у себя в комнате на кровати, а буря барабанила по крыше и в окна, ему виделись Иоахим, Вилли или Эрнст в лучах солнца — в купальнях, в байдарках, на озере или реке, на пляжах или едящие и пьющие за столиками на тротуарах. Ему вспоминалось то, что происходило во всех тех местах, где они побывали за один-единственный день, который длился все лето. У него не было желания встречаться с ними теперь, в душных, зловонных интерьерах.

Казалось, ему суждено вечно биться головой о стены комнаты и кричать ненастью: ОСТАНОВИСЬ!

Почти всегда, экономя деньги, он завтракал вместе с другими жильцами в столовой пансиона, за ее единственным длинным столом, накрытым толстой зеленой скатертью, которая свисала по краям треугольниками, заканчивавшимися узелками и кисточками. Самый молодой, герр Макер, бледный банковский служащий в темном костюме, белой рубашке и очках в стальной оправе, с волосами, напоминавшими шапку из коричневого войлока, был по меньшей мере на пять лет старше Пола. Дабы уклоняться от участия в застольной беседе — по большей части об ужасной погоде, — Пол делал вид, будто знает немецкий хуже, чем на самом деле. Неизбежным следствием его молчания стало то, что убеленный сединами и ощетинившийся усами доктор Шульц битый час доказывал ему на отвратительном английском (недостатки коего Пол компенсировал своим гораздо лучшим знанием немецкого), что единственный способ выучить язык — это обручиться с немецкой Braut[27]. Фройлен Вебер, которая постоянно носила вязаное платье из темно-красной шерсти — и которая, по ее словам, была когда-то гувернанткой в семье пиблсширского помещика, — подробно излагала ему по-английски с шотландским акцентом сюжеты вагнеровского цикла «Кольцо» — весьма, как обнаружил Пол, трудные для понимания. По вечерам он почти всегда уходил, зачастую — чтобы в одиночестве поесть в каком-нибудь ресторане и, подслушав разговоры за соседним столиком, почерпнуть кое-что для Дневника.

Летом двадцать девятого года Пол ни разу не путешествовал по Гамбургу один — с ним всегда были Эрнст, Иоахим или Вилли, — но теперь он считал своим долгом, если позволяла погода — то есть в промежутках между бурями, — изучать город без посторонней помощи. Он никогда не ездил общественным транспортом, а лишь очень быстро мерил улицы большими шагами. Подчас, дабы согреться на страшно холодных улицах, он переходил на бег. Он ходил с непокрытой головой, в теплом пальто, застегнутом на все пуговицы от шеи до колен — в пальто, похожем на гусарскую шинель, отданном ему бабушкой и еще совершенно новом, но успевшем выйти из моды после шестнадцатого года, когда бабушка купила его своему любимому сыну, Эдгару Скоунеру, приехавшему в Лондон на побывку с Западного фронта. Месяц спустя погибший во Франции, лейтенант Скоунер надевал пальто лишь дважды, во время отпуска, а после его гибели миссис Скоунер заперла пальто в шкафу вместе с прочими его вещами, на которые ей было тяжело смотреть, и продержала там до того дня, когда Пол сообщил ей, что на зиму едет в Германию. И тогда, повинуясь некой нелогичной ассоциации мыслей, она решила, что ее любимый внук должен носить в Германии пальто ее любимого сына, который надевал его два раза в Лондоне, а потом погиб, не взяв его с собой, во Франции.

Как-то днем Пол сходил в район Санкт-Паули, желая осмотреть его при дневном свете и сделать снимки. После знакомства с Иоахимом и просмотра русских фильмов у него возникли идеи по поводу черно-белой фотографии, которые он хотел проверить на практике с помощью своего фотоаппарата «Фойгтляндер». Однако во время этого первого осмотра он ничего достойного фотографирования не увидел. Он вернулся, вспоминая о Санкт-Паули не как о ярко освещенном саде наслаждений его тамошних ночей с Иоахимом, Вилли и Эрнстом, но как о заброшенном районе серых, мокрых улиц и пристаней, где стояли, глядя на демонтированные доки, молодые люди, которым абсолютно нечем было заняться. Кое-что для его Дневника: безработные рабочие в матерчатых кепках нескончаемыми пустыми днями смотрели, прислонясь к ограде, на порт или лежали — кто уснув, кто не смыкая глаз — на скамейках, или тратили свои последние несколько грошей на сигареты. Поднести руку ко рту, вдохнуть и выдохнуть дым — хоть какое-то дело, к тому же нагоняющее дремоту, как наркотик. У них не было в запасе абсолютно ничего похожего на чтение и сочинительство, которые заполняли жизнь Пола. Отсутствие всякой связи между его занятиями и их бездельем казалось ему подобным обрыву проводов, которые следует соединить, дабы действие питалось энергией воображения. Без этой связи их бездеятельность лишала смысла плоды его фантазии. Эти безработные рабочие родились и выросли только для того, чтобы трудиться на своих хозяев. И вот, когда эти хозяева перестали нуждаться в их телах, они превратились в бесхозные машины, разве что в. отличие от машин они, как выяснилось, были наделены мыслями и чувствами — и голодали.

Когда прошла неделя, Пол позвонил Вилли, жившему уже не у Иоахима, а в собственной маленькой квартирке. Его фамилия значилась в телефонной книге. Услышав голос Пола, Вилли удивился, обрадовался и выразил забавное негодование:

— Пол!.. Почему ты не сообщил нам, когда приедешь в Гамбург? Я бы встретил тебя на вокзале! Надо было написать! Твои здешние друзья устроили бы в твою честь прием… — и так далее, и тому подобное.

Пол решил, что приглашать Вилли к себе в пансион «Альстер» неудобно, поэтому они встретились в центре города, в кафе «Европа», фасадом выходившем на приозерный торговый район.

Со своего края мраморного столика, на который уже подали кофе, сливки и пирожные, Пол принялся разглядывать лицо Вилли. Морщины на лбу и по уголкам рта были бледные, как скелетные жилки осеннего листа. Пол вспомнил свою первую встречу с Вилли и Иоахимом, когда Эрнст привел его в Schwimmbad. В тот погожий солнечный день, когда они с Эрнстом подошли к ним, Вилли бросал разноцветный резиновый мяч Иоахиму, который стоял, вглядываясь в небеса глазами святого с триптиха эпохи Возрождения, стоял и ждал, когда мяч упадет в его протянутые руки… А потом была вечеринка в квартире Иоахима… и разговор с Феди, маленьким командиром цеппелина, который сбили в шестнадцатом году на Балтике… и еще танец с Ирми (позже — Ирми в Альтамюнде!)… Пол продолжал молча предаваться воспоминаниям и превращать воспоминания в фантазии до тех пор, пока его не вернуло к действительности выражение лица Вилли, который всматривался со своего края столика в постаревшее на три года ноябрьское Полово лицо.

Вилли улыбнулся ему и сказал:

— Ты хоть знаешь, что стал довольно знаменитым в Гамбурге человеком?

— Знаменитым? Чем же я прославился? — спросил Пол, зардевшись в авторском предвкушении похвал. — Стихами или рассказами?

Вилли рассмеялся, на сей раз грубовато.

— Нет-нет, не ими. Боюсь, твои публикации дошли в Гамбурге разве что до Эрнста Штокмана. Совсем другим…

— Чем же?

— Как таинственный английский поэт, который ходил с Иоахимом Ленцем в поход по берегу Рейна, когда Иоахим познакомился с Генрихом. Расскажи мне — что там произошло?