Во время одной из таких остановок прильнувшая ко мне Линда шепнула на ухо:

– Теодор, может, это и политически неправильно… (Надо же, и этих словечек нахваталась!) Но я скажу честно. В вашей армии нижнее женское белье просто ужасное…

Я легонечко отстранил ее от себя, заглянул в глаза и улыбнулся во весь рот:

– В нашей, Линда, в нашей, ты не забыла? И форма у тебя нашей армии, и присяга…

– Ой, извини, – чуть смутилась она. – Я чисто машинально…

– Да ладно, – сказал я. – Я ж понимаю, что чисто машинально… Ага, и гвардейский знак еще у тебя, и Слава-комсорг круги вокруг тебя нарезает, точно знаю, что агитировал в комсомол вступать. Ты как, не надумала еще?

– Прости, пока нет, – с напускным раскаянием призналась Линда. – Я еще, как это… Политически незрелая, вот!

– Авось поправим дело… – сказал я. – А белье в самом деле ужасное, что тут скажешь. Но ты в лучшем положении: ты, уж мне ли не знать, свое прежнее носишь… В обычной части тебе за такое непременно влепили бы пригоршню нарядов вне очереди, но я никому не наябедничаю…

Этот привал особенно затянулся, так что мне пришлось потом долго и старательно очищать гимнастерку и юбку Линды от жухлых еловых иголок, а заодно свою фуражку и ее пилотку, валявшиеся под деревом. Пуговицы она застегнула сама, но ворот гимнастерки оставила расстегнутым. Я тоже – все равно некому было здесь следить за соблюдением устава.

Потом мы вышли к маленькому озерцу, уже наполовину превратившемуся в болото, – у нас в тайге тоже такие водились. И Линда вдруг резко остановилась, так что я на нее едва не налетел. Обернулась ко мне, и я с нешуточным удивлением обнаружил, что ее очаровательное личико вдруг стало если не испуганным, то уж точно встревоженным.

– Теодор, уйдем отсюда!

– Да что случилось? – спросил я в совершеннейшем недоумении.

Абсолютно ничего вокруг не давало ни малейших поводов для тревоги: просвеченный солнышком ельник, спокойная темно-зеленая вода, на которой лежат толстые большие листья незнакомых мне растений, кайма пожелтевших палых иголок вдоль берега… Или тут опять дало о себе знать что-то связанное с ее умениями? Утопленник на дне, которого Линда почуяла? Водяных я никогда не видел, но скорее верил в них, чем не верил (точнее, верил деду Пантелею и еще парочке человек, в свое время уверявшим, что они все же есть).

– Вот, видишь? – Она вытянула руку, показывая пальцем.

Ну ни черта не понятно! Там, куда она показывала, сидела на листе самая обыкновенная лягушка, не особенно и большая, как две капли воды похожая на наших, которых мы ловили мальчишками (и иногда, каюсь, совали за шиворот девчонкам). Безобидная, как пень с опятами, вызвавшая даже легкий приступ ностальгии по Сибири, где я пять лет не был.

– Пошли! – Линда схватила меня за руку и зашагала прочь, быстро, решительно. Я шел за ней, как телок, ничего не понимал и оттого чуточку злился.

Она остановилась только метров через триста, облегченно вздохнула, словно сбросила с плеч тяжеленную ношу, достала из нагрудного кармана гимнастерки пачку сигарет и нервно закурила. Выдохнула:

– Кажется, обошлось…

– Да что такое? – пожал я плечами, тоже доставая сигареты.

Линда выглядела смущенной, но и крайне серьезной.

– Понимаешь… – сказала она так, словно колебалась, продолжать или нет. – Когда мне было лет шестнадцать, бабушка однажды спросила, не погадать ли мне на будущее. Я взяла и согласилась. Она несколько раз раскидывала гадальные кости – на то и на это, всякое-разное… (Судя по описанию Линды, это была сугубо здешняя штука – у нас я с такими никогда не сталкивался.) Между прочим, насчет тебя она предсказала совершенно точно. – Линда посмотрела лукаво. – «Главным мужчиной в твоей жизни будет военный, офицер, только не вполне мне понятный, словно даже и не немец…» – Она опустила глаза. – Наверное, я к тебе еще потому и пришла сама в первый же вечер, что эти ее слова вспомнила…

– А что, подходит, – сказал я. – Наверняка никогда не видела советской военной формы…

– Откуда? Она и в немецкой разбиралась плохо…

– Ну а лягушка-то тут при чем?

Линда посерьезнела:

– А потом она сказала: «А главной опасностью в твоей жизни станет лягушка. Три раза бросаю кости, и всякий раз выходит то же самое. Не могу сказать, в чем тут дело, но главной опасностью в твоей жизни станет лягушка». Я сама не понимаю, в чем тут секрет, но лягушек с тех пор стараюсь обходить десятой дорогой – у бабушки никогда не было ни ошибок, ни промашек…

– Ни черта не понимаю, – сказал я, чуть поразмыслив. – Бабушка твоя, сдается мне, была старушка серьезная, – и не удержался от улыбки. – Особенно хочется верить, что я все же и есть главный мужчина в твоей жизни. Но вот лягушка… С какой такой стати она станет главной опасностью в твоей жизни? Читал я в каком-то журнале: где-то в Южной Америке водятся лягушки, которые выделяют ядовитую слизь. Местные индейцы ею смазывают наконечники стрел, а потом убивают и животных на охоте, и врагов на войне. Но в Европе-то ничего подобного нет! Даже если где-то в зоопарке тебе такая попадется, не сошла же ты с ума, чтобы ее вытащить из террариума и старательно обли– зать…

– Я сама ничего не понимаю, Теодор. Но бабушка бросала кости три раза, и каждый раз выпадала лягушка. Хорошо еще, они мне в жизни почти и не попадались…

– Да уж, ребус, – сказал я. – Вообще-то в прорицателей я вполне верю – я же тебе рассказывал парочку случаев. Только вот иногда прорицания получаются настолько темными, что их не понимают и сами прорицатели…

– Я знаю, – сказала Линда. – И обхожу лягушек десятой дорогой – мало ли что…

– Да ну их, – сказал я, обнимая ее за плечи. – Мало их, раз в сто лет на дороге и попадаются… Пошли?

И мы пошли дальше. Прошло не так уж много времени, и Линда совершенно успокоилась, повеселела – лягушки нам больше не попадались (впрочем, как и озера с болотами). Зато в зеленой траве стали все чаще попадаться первые здешние весенние цветы, похожие на наши подснежники, но не в точности. Как они называются, я не знал. Линда, как оказалось, тоже – самые плохие оценки в школе, призналась она, у нее были по ботанике и зоологии (у меня, впрочем, тоже, хорошо, что на экзаменах в военное училище этих предметов и близко не было). Линда собрала букетик, а один цветок, самый большой, воткнула мне в левый карман гимнастерки, чему я, конечно, препятствовать не стал. Сказал ей:

– Завидую…

– Чему?

– А вот всему этому, – сказал я, показывая вокруг. – Трава, цветочки… Там, откуда я родом, в это время, в апреле, еще случается, снег по колено лежит…

– Ах, вот как! – воскликнула Линда, притворно хмурясь. – Значит, это туда ты меня собираешься увезти? В края, где в апреле лежит снег по колено?

– Ну, во-первых, не каждый же год, – сказал я. – Какая зима выпадет. А во-вторых, я сам из этих мест уехал подростком и с той поры жил исключительно в городах, а они у нас есть и немаленькие. А вот лето у нас часто очень даже жаркое. И весной по лесам столько цветов… Ты таких в жизни не видела.