Все утро в кузне меха над горном качал, молотом стучал. Закалил, остудил, в тряпицу завернул, понес в сарай затачивать, топорище насаживать. После хотел Марфе показать. А она уже сама из сеней трёснет[24]. Помочь чего-то просит. Вздохнул Прокоп, положил тряпицу с топором на пень возле поленницы и заковылял жене помогать. Принес с берега воды на коромысле.

– Теперь дровишек принеси, Прокопушка! – кричит она ему из хлева, а сама козу доит. – Опару поставлю, хлеба испечем.

Пошел за дровами. Поднял на руку большую охапку, сил не рассчитал – в пояснице стрельнуло. Потемнело в глазах, за пень запнулся, рассыпал дрова по двору. Чертыхался так, что Марфу испугал и у самого в ушах зазвенело, в глотке серой запахло.

– Ладно, ладно, не ругайся! – просит супруга. – Бесов не зови!

– Отстань, Марфутка!

Отдышался дед Прокоп, собрал поленья по двору, отнес помаленьку в избу, бросил у печи. Сел в горнице к столу – а стол у окошка, – на локти оперся и стал на воду глядеть. Покряхтел, покашлял, поясницу почесал – успокоился. Повздыхал, призадумался – загрустил, опечалился. Вернулась из хлева жена, стала тесто месить. Прокоп кручинится, ее не замечает.

– Чего смурной такой, а, дед? – спрашивает на ходу Марфа. – Спина ноет?

– Ладно бы спина, – ворчит через время Прокоп, – душа ноет.

– Не соскучишься с тобой, Прокоп! – смеется та. – Полвека живем, и каждый день новости. Теперь вот душа объявилась, а раньше не верил в душу…

– Что за язва ты такая? Скоро помирать, а ты все издеваешься. Да, раньше не верил, а теперь вот тоскливо стало! Кто его знает, что за гробом будет? Вдруг и правда она есть, душа эта твоя? Что смотришь хитро, улыбаешься?

– Что за гробом будет, говоришь? Ты-то знаешь, во что я верю, а вот если…

– Ладно, хватит зубы мне заговаривать! Я скорей уж в нашу душу, стародавнюю, людиковскую поверю…

И пошел на двор доделывать топор. Глядь, а тряпицы с топором на пне-то и нет. Вернее, тряпица есть, но пустая – озерным ветерком ее по двору волочит, а самого лезвия не видно. Ходил-бродил по двору Прокоп, а топора своего так и не обнаружил. Куда мог деться? То ли домовой припрятал, то ли взаправду бесы эти Марфушкины шалят. Вернулся в дом, мрачнее прежнего к окошку сел.

Дома печь Марфуша топит, опара в кадке подымается.

– Что опять неладное, Прокопушка, стряслось?

– Совсем я, Марфа, из ума выжил, – бурчит в ответ Прокоп, – все утро в кузне топор ковал, а теперь найти его не могу. Куда подевался? Домовой унес, что ли?

– Ох, дружок ты мой, не выжил ты из ума! – всполошилась Марфа. – Я сейчас!

Она выбежала из дому и сразу же вернулась, протирая топор полотенцем:

– Не сердись, дорогой! Когда ты дрова в дом таскал, я тебе помочь хотела да и наступила на него. В грязи лежал. Сослепу не разглядела, что он новый, – чую, неточеный. Думала, старый, негодный, вот и запихнула его в щель под дверью в хлеву. Там ведь засов сломан, коза выскакивает, лови ее потом! А топор как раз лег, плотно подошел, Милка уж не выскочит…

– Ну, Марфа, ты даешь! – вскинулся Прокоп. – Нового от старого отличить уже не можешь! И надо же додуматься – в хлеву под дверь засунуть! Вот уж верно, это не я, это ты из ума выжила!

– А ты бы починил засов, не пришлось бы мне выдумывать…

– Да откуда я знал, что он сломан? Могла бы и сказать! Я ж в хлеву и не бываю! Делать мне больше нечего, как на козу твою ходить глядеть!

Разошелся Прокоп, не унять:

– Вечно ты, Марфа, учудишь! То щи пересолишь, то репу перепаришь! А все потому, что ветер в голове! С молодости у тебя никакой сурьезности! Все кадрили на уме, шутки-прибаутки! Трясогузка… нет, вертихвостка – вот ты кто!

– Ах ты, пень трухлявый! – возмутилась Марфа. – Это у меня-то кадрили в голове? Да ты вспомни, как на тебя все бабы заводские вешались, глазки тебе строили, а ты гоголем расхаживал, как индюк, щеки раздувал!

– Что-о? Я – гоголем? Не к тебе ли приказчик этот с усиками в пятьдесят четвертом на кривой козе подкатывал, а ты ему все улыбалась?

– Это потому, что ты с мужиками пьянствовал тогда по-черному, целую неделю не мог остановиться! Как я только тебя не уговаривала, все о стену горох! Едва молот свой не пропил вместе со щипцами…

– Что ты мелешь? Чтоб я молот?! Да я лучше козу твою пропью! А пили тогда по поводу – с нас начальство караул сняло, легче стало жить, завод не надо по ночам сторожить…

– Вам лишь бы повод! Что радость, что беда – всё вином заливаете!

– Ты, Марфа, ври – не заговаривайся! От вас, от баб, порой и вовсе никакого житья нет! Как тут не выпить?.. Да что это я оправдываюсь-то, как пойко? Хозяин я или нет?! – Да как хватит кулачищем по столу!

Охнула Марфа с испугу, сито с мукой уронила. Потом схватилась руками за грудь, побледнела и села у стены на лавку. Глаза прикрыла, еле дышит. Теперь уж Прокопу черед пришел испугаться.

– Что с тобой, Марфуша?

Скоренько доковылял он к ней вокруг стола, стал ей на шее пуговку расстегивать. А она голову ему на ладонь опустила да и легла на лавку, руки на груди сложив.

Совсем Прокоп ошалел, засуетился возле Марфы, запричитал:

– Что же ты, Марфушенька, золотая моя, моя душенька, меня пугаешь? Или мало тебе воздуху? Так я окно открою! Или надо тебе роздыху? Я и тесто замешу, и хлеб испеку! Ты скажи, не молчи…

– В глазах потемнело, – шепчет она еле слышно, – сжало сердце ледяной рукой…

– Уж не помереть ли ты решила, моя милая? – чуть не плачет Прокоп. – Ты этого не вздумай! Одного меня оставить хочешь? Мне одному никак. Без тебя не смогу. Что ты шепчешь?.. Почему не смогу? Как “почему”? Ну как “почему”? Я ж тебя одну… всю жизнь… люблю… Что сделать для тебя, скажи – все сделаю!

Зашевелила Марфа бледными губами, склонился к ней Прокоп и слышит:

– Все сделаешь, Прокопушка?

– Все, Марфуша! Говори!

– Боюсь я помереть нераскаянной, а сил даже перекреститься нет. Возьми мою руку и осени меня знамением, авось полегчает…

Взял Прокоп ее сухонькую ладонь в свою черную пригоршню и перекрестил жену.

– Ох, спаси тебя Бог! Теперь сам…

– Что “сам”?

Молчит Марфа, еле дышит. Сообразил Прокоп и перекрестился размашисто.

– Уф! – вздохнула та. – Отпустило! – и глаза открыла. Улыбнулась, словно лучик солнечный блеснул.

– Обхитрила, да? – спросил Прокоп устало и не удержался – улыбнулся ей в ответ. – Трясогузка ты.

Встал кряхтя и отправился топор точить и строгать для него топорище. До сих пор топор дело делает, только гвозди не руби да заточку поправляй…»