всё остальное. Батюшка пригласил Гавриила к себе в кабинет, посадил напротив и ожидал, пока тот начнёт. Гавриил держал долгую паузу, но потом всё же заговорил, и в речи его не было ничего лишнего. Он сказал, откуда он приехал, сказал, что лишился жены, потом, пил, а после – стоял на берегу реки рядом с храмом и стояние его было уже многолетним послушанием, что у него не осталось мирских желаний, что не знает, куда себя применить без способностей и умений, что никогда не верил снам, но во сне ему поменяли ноги, и они сами привели его к Власию. Что ехал из Малаховки в Александров и по дороге выучил утреннее, вечернее правило, несколько тропарей и два акафиста, что… Власий слушал его в пол уха. Он уже рассматривал папку с документами, и думал, каким образом обмануть образовательный стандарт, как сделать исключение, и что ему за это будет, но вариант собственного будущего на далёком севере, не смущал, а веселил и проветривал душу. «Ладно», – решил ректор, – «Доверюсь ангелу, возьму зрелого гения, ибо юного невежду всегда можно взять». Сказав так, он показал Гавриилу, где трапезная, где библиотека, и повёл его устраиваться на ночлег в общежитие, а потом принёс учебники, не сомневаясь в том, что через некоторое время тот выучит их наизусть.

Фёдор сидел на берегу золотого моря, а потом вошёл в воду и поплыл. Далеко внизу, на дне моря росли деревья, стояли города и были рассыпаны деревушки и хутора. Он плыл, но потом понял, что может и пойти по воде, ибо стал лёгким. Воздух вокруг тоже переливался, граница перехода воды в воздух была утрачена. В воде-воздухе были растворены, но всё же чётко обозначены ангелы и люди. Кого-то он не знал, кого-то помнил, кто-то из них умер, а кто-то жил ныне и присутствовал здесь своей частью. Фёдор ничего не делал, он просто был. Никогда и ни с кем он не был так счастлив, ни в одном деянии, ни в совокупности чувств. На поверхности волн и внутри возникали образы, слова и проходили сквозь него. И кроме живого величия и наполненности смыслом, ничего не было. «Как же так», – думал Фёдор, – «а ад, а грешники?», но вопросы смывались, и в паузе бытия Присутствовало что-то, чему не было названия и описания. Вдруг он ощутил рядом кого-то очень знакомого, не увидел, но сразу понял – он здесь:

– Илларион!

– Да, я.

– Я в раю?

– В преддверии. Всё только преддверие.

– Почему мы не знаем об этом? Почему столько муки внизу?

– Никто не мешает познать.

– А ты познал?

– За мгновение до смерти, но целиком и полностью, Бог дал.

– Почему мы охвачены страхом, всё время охвачены страхом ухода из жизни? «Боже мой!» – прошептал Фёдор.

– Многие привыкают жить и не успевают познать. Потеря того, к чему привык – страшна. Но никто никого не судит здесь. Ты теперь это понимаешь.

– Понимаю.

– Никто не помешает тебе в любых обстоятельствах, даже в самых скверных, частично пребывать здесь ни с чем не смешиваясь. Нам мешают руки и ноги. Ногам всё время надо куда-то идти, а рукам что-то брать.

– Но я не успел.

– Ещё успеешь. Ты здесь для встречи со мной. Ты между мирами и должен вернуться.

– У меня есть выбор?

– Нет, ты ещё не вернул долги.

– Какие долги?

– Неоплатные. Жизнь – это возврат долга.

– Я ни у кого не занимал.

– Ты просто принял. Всё тебе дали даром: тело, родителей, возможности, силы, выбор пути, пространство и время. А что ты отдал? Кого благодарил, с кем был искренним? Кого любил и чем пожертвовал ради этой любви? Увидел ли во всём и во всех Его лик? Отдал ли солнцу хоть часть тепла? Сложил ли свой мир, как сложена наша система планет? Воспитал ученика? Принял ли ребёнка? Возделал ли землю? Сделал ли счастливым хотя бы одного? На худой конец, потерял ли страх ради высшего, как это сделал я? А говоришь, нет долгов у тебя.

– Как ты, Илларион?

– С Иисусом я, – и он воссиял. – А что ещё нужно? Тебе в это ушко не войти. Для тебя другое приготовлено. Видишь машину – из Александрова едет в район?

Фёдор посмотрел вниз, и на дне моря увидел чёрный мерседес на всех парах мчащийся в сторону районного центра. На заднем сиденье лежало его тело, в багажнике сотрясались два чемодана, а спереди расположились знакомый водитель и фигура в синем плаще. Они о чём-то оживлённо разговаривали. И судя по всему, смеялись.

– Как же всё это ужасно, – произнёс Фёдор.

– Не чувствуешь сострадания к ним?

– Нет.

– Тогда тебе срочно пора обратно.

– Я не хочу.

– Удивительно. Некоторые умирать не хотят, а ты не хочешь жить. Ты конечно родной и свой, – Илларион обнял Фёдора, – но по знаку свыше вернёшься. Там за твою жизнь борются, спасти хотят, – Илларион улыбнулся и растворился в набежавшей золотой волне. Время сжалось, и Фёдор увидел голограммы событий и судеб многих и многих людей, но почему-то он не хотел смотреть свою.

Тем временем чёрный мерседес уже въезжал в ворота прославленной районной больницы, где на первом этаже принимали, на седьмом оперировали, там же на седьмом больные пробуждались от наркоза в блоках рядом с операционными, и после пробуждения больных везли на восьмой в реанимацию. Больница напоминала муравейник или город будущего, где никто не ждал указаний и приказаний, каждый старательно занимался своим делом и был предельно требователен к себе, ибо супермен-главный врач поспевал всюду: шарил, рыскал, отчитывал провинившихся, благословлял новичков, проверял, проверял, бегал по этажам, заглядывал в палаты, в истории болезней, иногда улыбался прислонившись к коридорной стене, видимо что-то вспомнив, и бежал дальше. Кому-кому, а Валерию Петровичу крайне необходимы были руки и ноги. Петрович шел по первому этажу, когда в приёмное отделение забежал какой-то мужчина и закричал: «Скорее! В машине человек умирает!», и Валерий в сопровождении санитаров побежал к машине:

– Что с ним?

– Сбила машина.

– Переломы?

– Не знаю.

– Как везли, в сидячем положении?

– В сидячем.

– Это хорошо. Осторожно вынимайте. Документы есть при себе?

– Найдём.

– Хорошо. Ищите пока, – Валерий Петрович давал указания, пока осматривал Фёдора, – Давление упало, сознания нет, пульс слабый. У него травматический шок. Сломаны рёбра, но УЗИ делать не будем, нет времени, судя по всему там кровотечение. Сделайте рентген – и в операционную, – главврач уже поднимался на седьмой, мысленно прокручивая все возможные варианты течения операции включая самый последний, этот вариант он всегда имел при себе