Мне требовалось чудо!

Свитун, Осви и Сердик уснули. Когда кто-то из них начинал храпеть, я давал ему пинка, хотя никого из стражников поблизости не наблюдалось. Я положил штуку парусины поверх липкого вара и открыл дверь, выглянув в темноту. Почему уехал Иеремия? Он ведь явно в союзе с Этельхельмом, тогда почему не отплыл в Беббанбург вместе с ним? Вопрос не давал мне покоя, но ответа не было.

Я сидел на пороге хижины и прислушивался к шуму ветра, шороху снастей, шлепкам волн о корпуса, скрипу поворачивающихся на ветру судов. На паре из них показались слабые огоньки. В хижине оставаться нельзя. Я понимал, что с рассветом гавань оживет. Начнется посадка людей на корабли, продолжится погрузка. Нам нужно уходить, но в отчаянии я не мог решить как. Наконец вспомнил про Ренвальда. Он наверняка выйдет с утренним отливом из Дамнока и отправится в Лунден, но, быть может, золото убедит его повернуть вместо этого на север? Затем я отправлюсь в Дунхолм, развенчав легенду о том, что покидаю крепость, и навек распрощаюсь с мечтой о Беббанбурге.

По пристани шли двое. Я сидел очень тихо, да они и не смотрели в мою сторону. Один испустил газы, оба загоготали. Зачирикали птицы, давая понять, что скоро рассвет. Несколько минут спустя я заметил, как серый проблеск лезвием меча вспорол небо на востоке. Пора шевелиться. Промедлим в хижине, и нас обнаружат. Первые работники уже появлялись на пристани, вскоре их станет еще больше.

Но прежде, чем это произошло, кое-что случилось.

Чудо.

Чудо свершилось с восходом солнца.

Оно пришло из холодного серого моря.

В образе пяти кораблей, угрожающие силуэты которых казались черными на фоне рассветного неба.

Явились они с приливом, их весла поднимались и опускались, будто крылья, паруса темными линиями были подобраны наверху к реям.

Их венчали драконьи головы, и первые лучи солнца блестели на шлемах, секирах и остриях копий.

Шли корабли быстро и несли с собой пламя. Огонь и корабли не слишком сочетаются друг с другом. Огня на море я страшусь больше, чем чреватого бурей гнева богини Ран, но эти суда несли зажженные факелы, полыхавшие ярко и оставляющие дымный след за кормой.

Пятый корабль, последний в строю, нес на штевне не голову зверя, а крест, и на миг я подумал, что это «Гудс Модер», корабль Иеремии, но потом заметил, что драккар длиннее и тяжелее, а мачта его сильнее скошена в корму. Прямо на моих глазах на его носу появилось пламя – это команда зажгла факелы.

– Просыпайтесь и выходите! – заорал я своим. – Живо!

В моем распоряжении были мгновения, только мгновения. Быть может, времени не хватит, но у меня не осталось иного выбора, как бежать, поэтому я повел свою троицу вдоль по пристани к западному пирсу. Рабочие на причале не обращали на нас внимания, а таращились на приближающийся флот. Дозорный на вышке, видно, задремал, но тут проснулся, увидел пять кораблей и ударил в колокол. Поздно. Задача дозорного – замечать корабли, пока те еще в море, но теперь-то их отделяли считаные ярды от того, чтобы посеять в Дамноке огонь, хаос и смерть.

Я запрыгнул на пустой корабль, пересек его палубу и соскочил на «Ренснэгл».

– Вставай! – заорал я Ренвальду, который уже проснулся, но еще не очухался.

Он и его команда спали на корме «Ренснэгл», под парусиновым навесом. Корабельщик ошалело уставился на нас четверых.

– Отчаливай! – рявкнул я.

– Иисус милосердный! – воскликнул он, глядя мимо меня на дальний конец пирса, где один из пяти кораблей протаранил пришвартованное судно, разломав в щепы доски его обшивки.

Полетели первые горящие факелы. Два из атакующих драккаров ворвались в центр гавани – широкое пространство между двумя пирсами. Каждый врезался в судно, причаленное у основания пирса, там, где он соединялся с пристанью. Воины в кольчугах хлынули на берег, образовав две «стены щитов», каждая из которых перекрывала вход на свой пирс. В городе взвыли собаки, ударил церковный колокол, а дозорный на вышке продолжал звонить что есть мочи.

– Что тут, во имя Божье, творится? – завопил Ренвальд.

– Его зовут Эйнар Белый! – гаркнул я. – Он явился сжечь флот Этельхельма.

– Эйнар? – Ренвальд, похоже, еще не пришел в себя.

– Норманн, что служит королю Константину Шотландскому, – добавил я.

Я не был уверен в этом, но Эдуард Уэссекский сообщил, что Эйнар переметнулся, соблазненный шотландским золотом. Мне же не приходил в голову никто, кто мог бы заявиться в Дамнок с целью уничтожить флот, собранный для вызволения Беббанбурга.

– Отчаливай! – приказал я Ренвальду.

Он повернулся посмотреть на норманнов, перегородивших пирс «стеной щитов». В строю было человек тридцать, более чем достаточно, чтобы оборонять узкий проход. Рассвет ширился, разделяя мир на серое и черное.

– Дай твой меч! – обратился я к Ренвальду.

– Мы не можем сражаться с ними! – в ужасе возразил он.

Меч мне требовался, чтобы перерубить причальные канаты. Хотя люди Эйнара позаботились об этом за нас. Несколько человек бежали вдоль пирса, обрубая концы, удерживающие небольшие суда. Норманнам требовалась неразбериха. Они хотели спалить или повредить крупные корабли, намеченные для похода к Беббанбургу, а заодно стремились рассеять торговый и рыболовецкий флот Дамнока. Замечая на причаленных судах людей или груды товаров, воины прыгали на них в поиске добычи, и я хотел освободить «Ренснэгл» прежде, чем нас заметят.

– Я не собираюсь драться с ними! – прорычал я и бросился на корму, где, как мне было известно, Ренвальд хранил оружие. Я нырнул под навес, оттолкнул двух матросов и вытащил из кожаных ножен меч с длинным клинком.

– Господин! – раздался крик Свитуна.

Обернувшись я увидел, что два норманна уже обратили внимание на присутствие команды на «Ренснэгл». Скорее всего, заметили и груз в ее чреве. Видно, почуяли добычу, потому как спрыгнули на соседний корабль и намеревались перебраться на наш.

– Нет! – Ренвальд попытался преградить мне дорогу.

Я оттолкнул его с такой силой, что он споткнулся и упал на груз, а сам развернулся навстречу облаченному в кольчугу воину, спрыгнувшему на нашу палубу. Щита у него не было, лишь обнаженный меч, а бородатое лицо обрамлял шлем с нащечниками, так что я видел только его глаза, жадные и расширившиеся. Мы казались ему легкой добычей. Он заметил клинок в моей руке, но принял меня за старого матроса-сакса, который не чета воину-норманну. Он нанес немудреный укол, намереваясь проткнуть меня, а затем дернуть меч в бок, чтобы мои кишки вывалились на палубу «Ренснэгл».

Отбить такой удар оказалось очень просто. Меч Ренвальда был старым, ржавым и неточеным, зато тяжелым, поэтому выпад противника ушел далеко влево, и прежде, чем он снова смог замахнуться, я двинул ему яблоком эфеса в лицо. Удар пришелся в край шлема, но был таким сильным, что норманн отшатнулся. Он все еще пытался выставить меч перед собой, когда я глубоко вогнал клинок Ренвальда ему в брюхо. Меч был тупым, но острие все-таки проткнуло кольчугу, кожаную поддевку и вошло в мочевой пузырь. Норманн издал сдавленный крик и дернулся ко мне, размахивая свободной рукой в надежде добраться до моего лица и вырвать глаза, но я ухватил его за бороду и потянул на себя, пользуясь его же рывком. Продолжая тянуть, я шагнул в сторону. Он проскочил мимо, под действием набранного разгона меч высвободился у него из живота. Затем его ноги зацепились за край палубы, и он полетел за борт. Послышался всплеск, вопль, а потом северянин исчез, утянутый на дно кольчугой.