– Дальше? К ней почему-то никто не подходил, а я никак не мог понять почему. Она была… Такой восхитительной! Маленькая, аккуратная, с чистой кожей и бесподобной шеей! Платье, оно… опускалось чуть ниже колен, и я видел только ее туфельки – такие маленькие, что они могли уместиться в моих ладонях… Я так хотел, чтобы она положила свою ножку в мою ладонь…

Валерий Алексеевич смерил Кашинцева откровенно скучающим взглядом, но тот, к счастью, этого не заметил.

– Наконец я все-таки решился и подошел. Знаете, какие у нее были глаза?! В них было все: и гордая неприступность, и скрытая благодарность, и волнующая загадка, и даже… Как мне тогда показалось – обещание. Еле заметное обещание. Она… была божественна! Мы танцевали!!

Кашинцев шмыгнул носом. Куратор подавил вздох.

– Мы танцевали весь вечер, а потом я вызвался ее проводить. В одной из аудиторий перед актовым залом, где проходил бал, была устроена раздевалка для девушек. И там, перед аудиторией, стояли старшекурсники. Просто стояли и смотрели. В Академии такая традиция: бал – для первокурсников, никому и в голову не придет ее нарушить. Они стояли, смотрели и словно… Словно ощупывали всех девушек какими-то липкими взглядами. Это было противно! И я тогда подумал, что, если кто-нибудь из них так посмотрит на мою девушку, я просто взорвусь. Я, в парадной форме курсанта, ждал ее, а они стояли в нескольких шагах от меня. И вот она вышла. Туфельки она переобула и теперь была в каких-то старых стоптанных сапогах… И плащик был на ней… Ну, в общем, типичная Золушка. И от этого она мне нравилась еще больше. Я посмотрел на старшекурсников, ожидая увидеть их гнусные ухмылки, но… Они ею не заинтересовались. Только один. Самый противный. Он как-то нехорошо усмехнулся, но я видел, что его усмешка относилась ко мне, только ко мне, а не к ней. Она взяла меня под руку, и я пошел ее провожать…

– Тогда она вас и поцеловала? – перебил куратор.

– Нет, к сожалению, не тогда. Нет. Мы расстались как-то неожиданно. Она сказала: «Больше провожать не надо» и убежала. В темноту. Романтично, правда?

– Как сказать, – пожал плечами куратор. – Пока я не вижу особой романтики. А что дальше?

– Дальше будет такая грязь, что и рассказывать не хочется.

– Да что вы!? – оживился куратор.

– Прошел месяц. Я ее больше не видел. Ни разу. А потом… По Академии стали ходить безобразные фотографии… – голос рассказчика неожиданно изменился. Валерий Алексеевич обернулся и с удивлением обнаружил покрасневшего от ярости, сжавшего кулаки Кашинцева. Невидящим взглядом он смотрел перед собой.

– Там была она, – продолжал он хриплым, прерывистым голосом. – Всюду. Она, видимо, не понимала, что делала… Наверняка. Ее напоили, да? Но я ее ни в чем не виню. Она не виновата. Виноват тот, кто сделал это. У нас был приличный фотокружок, я и сам неплохо фотографировал и сразу догадался по глубине резкости, по фокусу, что снимали откуда-то из укрытия. Понимаете?

Куратор кивнул.

– Да, понимаю.

– Ну, вот. Я отбирал эти фотографии. Но это было бессмысленно. Они были у всех. Потом в казармах появились самодельные колоды карт. Порнографических. И везде – она! А на пиковом тузе можно было различить какого-то мерзкого типа. Совершенно голого. Он стоял рядом с ней, но его лица не было видно – только неумелую татуировку на левом плече: огромный удав обвивает обнаженную женщину. Это было так ужасно! Я искал его. На всех курсах. И однажды, когда уже вроде бы все утихло, а начальники курсов отобрали все карточные колоды… Я увидел его в бане. Увидел эту татуировку.

– И что?

– Мы дрались. Я ударил его шайкой по голове. У него вот тут, слева, над ухом, до сих пор должен быть шрам. Было много крови, меня стали оттаскивать, но я не унимался. Потом я неделю сидел в карцере – Академия все-таки, военное заведение. А когда вышел, снова отправился к нему. Но только он был уже не один. И меня банально отметелили. И я из карцера попал в лазарет. А потом…

– Я, кажется, уже догадываюсь, что вы сделали, – мрачно улыбнулся куратор.

– Ну да! Я снова стал искать этого подлеца. Но руководство курса отправило его в десятидневный отпуск. Домой. А меня вызвал к себе начальник и сказал: «Успокойся, парень. Все уже случилось. То, что нельзя исправить, можно забыть. Другого выхода нет. Я освобождаю тебя от занятий – на неделю. Поброди по городу, приди в себя». И выписал мне увольнительную.

– И что потом? – куратор, казалось, заинтересовался его рассказом. Теперь он следил за машиной наблюдения вполглаза.

– Ну, конечно, я пошел искать ее. Я часами слонялся вокруг того места, где мы расстались. И на четвертый день я ее увидел. Она шла в какой-то застиранной блузке, в безобразно сидящих «вареных» джинсах… Мода была такая, если вы помните. С Обводного канала дул ветер, в скверах шелестела первая пыльная листва… А мне она казалась еще прекрасней, чем тогда, на балу. Ну, и… Я догнал ее. Взял за руку, остановил. Она… высвободила руку.

Как-то затравленно посмотрела. В глазах у нее был страх. Страх и… такая обида, что я чуть не закричал от боли. Я хотел очень много ей сказать… И не смог. Знаете, смешно… Я все силы потратил на то, чтобы не заплакать. Стоял как дурак и крепился, чтобы не заплакать. И тогда она встала на мысочки… – я не говорил вам, что она была очень маленькая? Ниже меня на целую голову – и поцеловала в щеку. И все. Она ушла и сделала такой жест рукой… Мол, не догоняй. Не надо. А я остался на месте.

Кашинцев с ожесточением задавил короткий окурок, который уже жег ему пальцы.

– Вы ее больше не видели? – спросил Валерий Алексеевич.

Кашинцев достал пачку сигарет и долго не мог ее открыть: дрожащие руки никак не хотели слушаться. Он сокрушенно вздохнул и убрал пачку обратно в карман.

– Нет, – ответил он. – Я ее больше не видел.

– Мне кажется, – осторожно вступил куратор, – вам нужно было найти другую девушку. «Лечи подобное подобным», говорят. Наверное, это помогло бы забыть… Ну, и…

– Да были у меня другие девушки, – отмахнулся Игорь. Он немного замялся, но потом решил быть откровенным до конца: – Три. Очень хорошие, милые, красивые… Но… Другие. Совсем другие. Не такие, как она.

– А вы не пробовали найти ее? Через адресный стол?

– Видите ли, – Кашинцев встал со ступенек и потянулся. Он пытался бодриться, но голос его по-прежнему дрожал. – Я так и не узнал ее имени. Вот так… Глупо, правда? Что может быть глупее?

– Ну… Я бы не назвал ваш поступок глупым, – в голосе куратора слышалось уважение. – Скорее, наоборот. Извините, что говорю это… Конечно, это не совсем… Красиво, что ли? Но вы могли бы узнать ее имя от этого… С татуировкой. Его-то вы знаете?

– Конечно, знаю. Это тот самый подонок, из-за которого мы здесь с вами сидим.

– Как это? – не понял куратор.

– Мир до безобразия тесен. Иногда – настолько, что от этого тошнит. Это был Ильин.