— Ты… Арен, когда уложишь Агату и Алекса, приходи ко мне, — прошептала она, ощущая его нежность и трепет. — Приходи, пожалуйста…

— Нет, Софи, — он покачал головой, но не отстранился, а обнял ее в ответ и, наклонившись, легко поцеловал в шею. — Не переживай, мое счастье. Все хорошо.

— Хорошо? — София запустила обе ладони в его волосы и чуть не застонала — так приятно это оказалось и ему, и ей. — Не забывай, что я тебя чувствую. И это трудно назвать «хорошо», скорее «ужасно». Арен, это какая-то бездна, тьма, полнейший мрак! Так нельзя!

— Софи, — сказал император, и его горячее дыхание коснулось ее кожи, заставив замереть от нахлынувших ощущений, — я не хочу, чтобы ты жертвовала собой. Не хочу, чтобы ты была со мной только потому, что тебе меня жаль.

— Не только! Я…

— Я отдал тебе часть своей жизни, ты теперь хочешь отдать мне свою, — продолжал он, поднимая голову и глядя ей в глаза. — Но я отдал лишь часть, счастье мое. Ты же собираешься отдать себя всю без остатка. Не надо.

— Арен… — София хотела сказать, что уже и так отдала всю себя, полюбив его, и то, от чего он сейчас так старательно отказывается — не более, чем формальность, — но не успела. Император коснулся ладонью ее лба, и она мгновенно уснула, расслабляясь в его руках, и уже не видела, как он аккуратно кладет ее на постель, легко целует в губы и шепчет:

— Прости, Софи. Но иначе я бы не ушел, слишком уж хочу остаться. Ты проснешься совсем скоро, и я надеюсь, не станешь сильно на меня сердиться.

Арен выпрямился и, отойдя от кровати, быстро построил лифт и исчез в ослепительном свете.

Проснувшись через несколько минут после ухода императора, София полночи не могла уснуть обратно — сердилась, и в то же время ей было смешно.

Усыпил ее и сбежал, с ума сойти! Она понимала — Арен сделал это, потому что боялся не выдержать. Но это не отменяло того факта, что он ее усыпил — и сбежал! Безобразие! И что теперь — любая попытка отговорить его не издеваться над ними обоими будет заканчиваться усыплением? Отличный аргумент! Прямо скажем — императорский!

София рассерженно пыхтела, представляя, как стучит Арена по голове чем-то тяжелым, и улыбалась, потому что сердиться по-настоящему не получалось. На самом деле она была даже немного рада — этот поступок доказывал, что у нее есть шанс уговорить Арена остаться. И шанс, пожалуй, большой…

* * *

Вагариус с докладом об организации безопасности во время поездки на море пришел к Арену еще до завтрака и времени пробуждения детей — император как раз находился в кабинете и просматривал оставленные секретарем документы. Адны не было на месте, поэтому Вано впустили охранники, и он, поклонившись, начал рассказывать.

Арен смотрел на главу службы безопасности и чувствовал его смятение. Да, София вчера огорошила Вагариуса известием, вот он теперь и не знает, куда себя деть, а на императора и вовсе старается лишний раз не глядеть.

— Что ж, все хорошо, ты молодец, — сказал Арен, как только Вано закончил докладывать, — только учти еще один момент. В том случае, если моя жена будет вести себя не совсем корректно по отношению к кому-то из вас, ты немедленно сообщаешь об этом мне.

— Что вы понимаете под «не совсем корректно»?

— То, что не понравится тебе, Софии, ее матери или детям.

Вагариус кивнул, и Арен ощутил его облегчение.

— Хорошо, ваше величество.

— А теперь насчет вашей вчерашней ссоры с Софией, — отчеканил император, и безопасник побагровел, а эмоции его вновь стали смятенными. — Подойди ближе.

Вагариус приблизился к столу, и Арен, привстав, поставил на него печать молчания. А затем произнес уже гораздо мягче:

— Вано, тебе ни к чему беспокоиться. Я не собираюсь трогать твою внучку.

Удивление, неверие, радость… даже почти счастье.

Жаль, что он не может чувствовать то же самое. Всем, что ощущал в эту секунду император, была горечь.

— Вы… говорите правду?

— Естественно, — произнес Арен так спокойно, как мог. — Я не для того спасал Софию, чтобы портить ей жизнь. Я, так же, как и ты, не желаю ей зла. Все, иди.

Вагариус, по-прежнему багровый, поклонился.

— Спасибо, ваше величество.

В эмоциях его было столько благодарности, что императора затошнило, и он все же поставил эмпатический щит.

— Не за что, — усмехнулся Арен, про себя надеясь, что у него хватит сил сдержать слово.

* * *

Задание Силвана Виктория доделала с трудом — настолько ее уязвили сказанные Ареном слова.

«Я не припомню, чтобы ты хоть что-то делала ради меня».

Она так переживала из-за этого, что совершенно не могла сосредоточиться на хороших воспоминаниях. Ей было очень больно и безумно обидно. Как он может так говорить? Она все делала ради него! Все, что могла! Но ему ничего и никогда не было от нее нужно.

Виктория всхлипнула и вздохнула, вспомнив, как однажды, в первый год их брака, она подготовила мужу подарок на день рождения — вырастила в оранжерее редкую золотую розу, выведенную в Корго. Арен спокойно поблагодарил, и вместо того, чтобы оставить цветок в своих покоях, приказал высадить его в оранжерее, а на ее вопрос, зачем он это сделал, невозмутимо ответил: «Цветы должны расти в саду». Виктория возразила, сказав, что золотые розы прекрасно чувствуют себя и в комнатах. «И все же лучше они себя чувствуют в саду. Кроме того, я не люблю растения в помещениях», — отрезал Арен, и больше они к этой теме не возвращались. Да и подарков на день рождения Виктория ему больше не делала — не представляла, что можно подарить, чтобы оно не оказалось выброшенным за ненадобностью. Однажды она спросила, что он хочет получить на день рождения, и Арен ответил, усмехнувшись: «Я бы хотел выспаться, Вик. Но с этим мне никто помочь не может. Отправимся в этот день на море и постараемся хорошенько отдохнуть».

Вот так и получилось, что единственное, чем Виктория могла порадовать мужа, были дети. Она, всегда не особенно любившая чужих малышей, забеременела и родила, потому что так хотел Арен. И, глядя на то, как он радуется, укачивая новорожденную Агату, радовалась и сама. Он заразил ее своей любовью к детям, и Виктория вскоре сама начала их обожать — и своих, и чужих.

Она не сразу разобралась в том, почему Арен так любит общаться с детьми, невольно сравнивая мужа с собственным отцом, который терпеть не мог этих «крикливых существ». Потребовалось время, прежде чем Виктория поняла, что дело в эмпатии. Арену нравились чистые детские эмоции, он отдыхал душой, находясь рядом с ними. «Жаль, что я не слышу Агату и Александра», — сказал он однажды, и Виктория наконец смогла осознать, почему Арен, который всегда казался ей не слишком общительным и вообще нелюдимым, так расцветает рядом с любыми малышами.