Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нож принесла Лаевская. По-видимому, со следами крови. Довид видел кровь как таковую во всех ее состояниях и мог отличить. Тут для него секрет не состоял. Секрет состоял в том — для чего Полина притащила кровавое орудие к Евсею.
Довид решил, что Евсей втянут в что-то страшное. Если б дело шло о задании по службе, Полина б не таскала ночью всякую дрянь и Евсей бы эту дрянь ночью, сильно выпивши, не прятал. Значит, нож имел прямое отношение к личности Евсея, если Полина такое устроила.
Вскоре по городу поползли достоверные слухи об убийстве Лилии Воробейчик. Среди еврейской общественности ходило мнение, что это началась резня по одному в связи с космополитами и другими, им подобными.
Довид сплюсовал Воробейчик в уме с Евсеем. На основании ножа. Больше ни по чему. Отправился к Полине и поставил ультиматум, что пойдет в милицию и расскажет про ее визит с ножом.
Полина удивилась и заверила, что действительно заходила к Евсею. Но никакого ножа ему не приносила. А что касается ножа, так мало ли что может у Евсея находиться — он работает в органах и связан с различными элементами по службе. И не Довиду судить, для чего и зачем.
Подозрения Довида мгновенно развеялись. Но до тех пор, как он увидел Евсея тем же вечером.
Зять взял Довида за грудки, вывел на двор и угрожал, что надо всем немедленно исчезать с лица земли, так как он, Евсей, всех подвел под монастырь и теперь выхода нету ни в какую сторону.
Общий вид Евсея не оставлял надежды ни на что.
Тревога Довида возрастала с каждым днем.
Он нуждался в совете. Рассказал Зуселю. Зусель выслушал, попросил нож, получил его в газете с-под земли и заверил Довида, что никакого ножа больше нет. И не было. Что Довиду приснился страшный сон. А что до Евсея и его панических настроений, то время покажет. И сказал: «Что в земле, того нету. А ты взял, и оно стало. Сам виноват».
А через какое-то время Евсей застрелился.
Я выслушал с вниманием и задал дальнейший вопрос:
— Ну и с чего ты взял, что я при чем? Меня и в городе не было в тот день. А ты трезвонил направо и налево. Выводил меня на воду. Письма писать собирался. С чего?
— Так Лаевская объяснила, что ты при всем.
Довид перевел глаза с неба на меня и ласково посмотрел в мое лицо:
— Вот ты, Миша, красивый был. И Евсей красивый был. Он теперь в земле. То есть его нету. Того нету, красивого. Мне самое больное, что он теперь там, — Довид показал в землю пальцем, — некрасивый лежит. Сильно некрасивый. А моя Бэлка красивого полюбила. За нее обидно. Ты ее давно видел? Я не выберусь. То одно, то другое.
— Видел твою Бэлку. Поправится.
— Красивая она?
— Красивая. Не такая, как раньше, но ничего.
Довид опять уставился наверх.
Я спросил:
— Почему ты сказал, что я был красивый? Теперь что ж, не красивый?
Довид не ответил.
Я увидел, что он рукой нащупывает большую ракушку. Раскрытую, с острыми краями.
Ракушку я у него вырвал. С силой, но не обидно для него.
Сказал:
— Поранишься. У нее края — ножи.
Довид радостно подтвердил:
— Ото ж.
Я посмотрел на Довида — на его вид в целом. Из него мне больше ничего не достать.
Оделся, крикнул хлопцам, что ухожу.
Они выбежали из воды и стали на берегу. Не просили остаться, не спрашивали, побуду ли я еще в Остре.
Я подошел к ним, поцеловал каждого в мокрую голову. Если б я мог плакать, так заплакал бы. Хлопцы были в капельках воды. Показалось, они только вышли из Бэлкиного живота. Мне стало неприятно.
Вопрос с деньгами оставался открытым.
Отвернулся от воды, крикнул Довиду:
— Так где гроши? Довид! Гроши где? Я тебя спрашиваю!
Довид не ответил. Перевернулся на живот и уткнулся лицом в песок.
Гриша подал голос:
— Я знаю.
Довид поднял голову и тут же опустил. Вытянул вперед руки со скрюченными пальцами, вроде хотел уцепиться за что-то. Не уцепился. Поднялся на локти и колени, потом на весь рост, развернулся и кинулся по направлению Гришки. Бежал с крепким разбегом. Я не успел сообразить. А он толкнул хлопца в воду, на мелкоту, правда, но сильно прижал ему спину двумя руками, Гришка лицом ушел в тину.
И страшно закричал:
— Тони, гад! Тони, я тебе говорю! До смерти тони!
Гришка махал руками и брыкался. Я кинулся на Довида, оттащил.
Басин сидел в воде, там, куда я его отшвырнул.
Вовка около него возился вроде без дела, но, по правде, гладил по рукам, по плечам, по спине. Хлюпал носом то в мою сторону, то в сторону брата.
— Ничего, хлопчики. Мы с дедушкой специально игру придумали. А вы и не знали. Про гроши дед давно рассказал. Я на минутку забыл. А ты, Гришка, что мне крикнул, я не расслышал?
— Ничего, — буркнул Гришка.
— Ну и молодец. Айда! Дед, вставай! Поведу тебя под ручку. Надо голову закрывать, как Зусель себе делает. Он дурной-дурной, а голову бережет. И ты береги.
Гришка первое время шел с оглядкой на меня. Собачонка побитая. Но скоро оглядываться перестал.
Я шел и ждал, что Довид подтянется. Оглянулся.
Довид тер лицо, грудь, где сердце.
Я вернулся вплотную.
Позвал Гришку. Тот подбежал.
Довид простонал:
— Мне посидеть треба. Трохи. Хлопцы сами доберутся. Ты им скажи.
Я сказал.
Выгреб из кармана немножко денег, засыпал Гришке в карман, проверил, нету ли дырки, засунул его кулачок туда же:
— Задание. Купите халвы или там что — по выбору.
Гришка преданно закивал головой.
— Спасибо, дядя Миша.
Вовка без благодарности припустил через будяки.
Я разъяснил Гришке:
— Дед отдохнет, мы с ним погуляем. Ты старший. Имей в виду. Не бойся. Я вас не брошу.
Довид сидел смирно. Когда я подошел, он уже владел собой. Вытащил из кармана штанов большую раскрытую ракушку — ту самую, что я у него отнял только-только.
— Ну что ты за человек, Довид. Я сказал — кинь.
Он кинул. Далеко не получилось, но из травы не блестело.
— И ладно. Забыли. Все прежнее забыли. Ты понимаешь, я мог бы Гришку тряхануть. Но я с детьми не связываюсь. Тем более в присутствии близких родственников. Вам вместе жить. Тебе его воспитывать дальше и впредь до конца. Он не мне про гроши хотел сказать. Он во мне отца увидел. Евсея. Он Евсею хотел сказать. Понял?