– Если вам не дадут опекунство, я договорюсь с интернатом, возле меня есть вполне приличный. Что ж, чему быть, того не миновать, – голос твердый, с вызовом.

– Ольга Ивановна, не говорите так, – просит Инна, косясь на обомлевших детей и цепенея – в вызове том так много спрятано!

– Почему не говорить? – Ольга дергает плечами. – А куда их? – она показывает на детей. – Я на свою пенсию их не прокормлю. И жить нам негде, вы это знаете.

Инна знает. Но терпит все это еще и потому, что благодарна Ольге за молчание. Они так и буду молчать до последнего дня, потому что обе знают ответ на вопрос: кто виноват в том, что Катя ушла… Галя тоже молчит, и Зина, но это не имеет никакого значения – все всё знают! И дети тоже. И все хотят ослабить до предела натянутую струну отношений между ними и матерью, потерявшей ребенка по вине… О, Господи… И по вине Андрея тоже. Да когда же они получат этот проклятый документ?! И получат ли вообще?!

Галя смотрит на райисполкомовскую даму и та, наверное, что-то ловит в ее взгляде, меняется в лице и берет мобильник.

– Ирочка, у меня вопрос. Когда следующие курсы для попечителей? – хмурится. – Что? – открывает рот, захлопывает. – Как завтра? Ты ничего не перепутала? Вы ж только тридцатого группу выпустили… В плане написано? – одной рукой перебирает бумаги на столе. – Когда ты передавала? В начале недели? Хм… Сейчас, подожди… – открывает тонкую белую папку, – а… вот он… Извини, Ируся, я с этими праздниками… Слушай, я тебе сейчас пришлю на почту еще одну слушательницу. Пока, дорогая, – кладет трубку, смотрит на Галку, недоуменно пожимает плечами. – Вам повезло, завтра начинаются занятия. – Ее лицо снова приобретает жестокое выражение. – Это понятно… Пенсию дэцэпэшникам увеличили, и спрос на них поднялся.

Неделю Галка бегает на занятия. Наконец, кутерьма закончилась и семейные отношения узаконили постановлением облисполкома. Дети получили статус лишенных родительской опеки, а Галка – опекунство. Тимоша остался с Андреем – уж очень они привязались друг к другу, а Настюша с Галей, бабушкой и дедушкой. С Лизкой все решилось просто – Настюша взяла ее себе, хотя Тимоша не хотел отдавать, а потом уступил. Он же джентльмен. Но случилось непредвиденное…

Принесли Лизку к Гале со всем ее добром, всей семьей обсуждали, где ей лучше спать, но кошка уже знала, где ей лучше. Говорить она не умела, потому выражала свой протест голодовкой – лежала в манежике и вставала на лапы только по нужде и водички попить. На третий день все всполошились, кинулись искать телефон ветеринара, но вмешался Вадим:

– Она тоскует. Везем ее обратно.

Отвезли. Выпустили Лизку из переноски, и она поспешила к Андрею. Он ее на руки взял, а она ему:

– Мяу-мяу… мяу-у-у… мяу-у-у… мяу-мяу…

И интонация человеческая, жалобная, с обидой, и с упреком: мол, зачем меня отдал…

Вернулись домой, погрустили, посмеялись, а глубокой ночью Галка проснулась от того, что дышит холодным воздухом. Может, окно оставила открытым, подумала она, но окно было закрыто. Сходила в туалет, вернулась, села на край дивана, и так ей стало тяжко.

– Катя, родная моя, что ж ты так… Что ж ты так… – шептала она, глотая слезы.

И вдруг вспыхнул экран телевизора, висящий на стене. Вспыхнул ртутно-голубым светом. Галка замерла, по спине холодок пробежал. Сидит, уставившись на экран. И тут по нему черно-серые помехи – и все… выключился. Гм, наверное, она нечаянно уселась на дистанционное управление. Она шарит по простыне – ничего. Свет включила, а пульт в кресле лежит…

Все потихоньку наладилось – Вадима взяли на скорую фельдшером. Оля удачно продала квартиру и купила двухкомнатную себе и однокомнатную Мише. Миша вроде на работу устроился и перестал пить, а Ольга по-прежнему жаловалась на маленькую пенсию и мужа-сатрапа. И теперь к этому добавилась запоздалая любовь к дочери. Все только и слышали «моя девочка», она все время крестилась, шептала «царство небесное рабе Божией…», носила в сумке Библию, а место захоронения стало для нее почти культовым – она ездила к могилке значительно чаще, чем к живой дочери. Отец Тимоши ни разу не позвонил, не пришел, и потихоньку мальчик перестал о нем вспоминать, все сильнее привязываясь к папе Андрею и деду Вадиму. С ними он говорил о море и самой главной елке в стране, и летом у семьи по плану было море, а зимой – самая главная елка… А перед морем Андрей поступил в автодорожный институт на заочный факультет и пошел работать на СТО.

Вопреки мнению, что дети быстро забывают умерших, Настюша около года тосковала по маме, клала ее фотографию на подушку и разговаривала с ней. Но пришло время, и ее тоже отпустило.

А вот кто сообщил в органы опеки о Вадиме, семья так и не узнала. Лена грешила на отца Тимоши: мол, больше некому. Может, и он.

Через два года Андрей купил машину, как раз к своему дню рождения. Покупку праздновали в его квартире. Первый тост за именинника, второй – за родительницу. «Мам, выйди на балкон», – говорит Андрей. Инна выходит и видит: внизу припаркована синяя машина с огромным, отливающим серебром бантом на крыше и цифрой «28» на капоте.

– Настя, а что, между тобой и Никитой что-то есть? – вместо «здрасьте» заговорщически спросила староста группы.

Она неплохая девчонка, только слишком уж тихая и занятия никогда не прогуливает. И еще везде сует свой длинный нос. Вообще-то ей совать положено по статусу, иначе какая она староста?

– Ты че?! – Настя покрутила пальцем у виска.

– Ну, да! Любовь у них! – хмыкнул проходящий мимо парень из их группы и тут же противно заржал.

– Ну ты, дебил редкостный! – огрызнулась Настя.

– Ладная, любовь – это прекрасно, – на нее смотрели наглые зеленые глаза. – А ты с Никитой уже того? – любопытствующий состроил хитрую рожу.

– Ты сам того! – Настя добавила к фразе непечатное слово.

В ответ – тупое ржание.

– Что случилось? – услышала она голос Милки и обернулась. Тут же подскочила Соня, хлопая любопытными глазками.

– Ничего! – Настя нахмурилась.

В лифте ехали молча. Соня и Милка, стоя слева и справа от Насти, все время переглядывались и тихонько хихикали.

– Чего вы хихикаете? – напала на них Настя, как только они вышли из лифта.

Девчонки снова переглянулись.

– Ты говори, – сказала Соня Милке.

– Нет, давай ты.

– Да что вы тут пинг-понг устраиваете? – разозлилась Настя.

– Мы видели твоего Богдашу, – Соня так улыбнулась, будто выиграла поездку в Мачу-Пикчу, про которую за три курса всем уши прожужжала. Еще она уверена, что чем чаще будет об этом говорить, тем быстрее ее давнишняя мечта превратится в туристическую путевку или на худой конец в билеты на самолет.

Настя рассекла воздух ребром ладони:

– Говорю вам, он никакой не мой! И мне на него плевать!