— Ланцелот… Мы должны проехать мимо него на пути к станции железной дороги… Этого нельзя избегнуть…

Элинор взглянула в ту сторону. Действительно, перед дверью одной из лучших гостиниц стоял мистер Ланцелот Дэррелль с двумя другими молодыми людьми. Один из них говорил ему что-то, но он мало обращал на него внимания, а стоял к нему спиною на самом краю тротуара. Он преспокойно сбрасывал носком сапога камешки на дорогу и устремлял прямо перед собою угрюмый взор. В то самое мгновение, когда экипаж летел во весь опор мимо молодого человека, мысль, мелькнувшая в уме Элинор так быстро и неуловимо утром, облеклась теперь в новую форму и восстала перед нею ясно и живо.

Этот человек, этот Ланцелот Дэррелль, был угрюмый незнакомец, который в Париже, стоя на бульваре, точно так же сбрасывал с тротуара сухие листья и выжидал ее отца, чтобы вовлечь его в гибель.

Экипаж подъехал к зданию вокзала и Элинор, как будто во сне видела стены замка, его башни, движение на улице и толпу народа, которая суетливо сновала перед ее глазами, сливаясь в пеструю массу. Она не могла дать себе отчета, как вошла в вокзал, как очутилась на платформе, медленно расхаживая по ней взад и вперед возле мистрис Дэррелль. У нее пересохло горло, ее душило, туман расстилался перед ее глазами и почти невыносимое смешение мыслей давило ей мозг. Ей хотелось бежать прочь, куда-нибудь, только бы уйти далеко от всех людей! А между тем она ходила взад и вперед по платформе возле матери Ланцелота Дэррелля.

— Я сумасшедшая, — думала она. — Я просто сумасшедшая! Это не может быть!

Сколько раз в течение кратковременного сближения Элинор Вэн с сыном вдовы, нечто, какая-то мысль, какое-то смутное воспоминание, неясное и неопределенное, как самое легкое летнее облачко над Гэзльудом, вдруг промелькнет в ее уме, чтобы изгладиться прежде, чем она успеет его уловить или уяснить себе. Теперь же все эти мимолетные впечатления слились в одно — в убеждение, что Ланцелот Дэррелль тот самый человек, которого она видела на бульваре в тот вечер, когда в последний раз простилась со своим отцом.

Напрасно она представляла себе, что не имеет никакого основательного повода для подобного убеждения, несмотря ни на что, убеждение ее было непоколебимо. Единственным поводом к подозрению, что Ланцелот Дэррелль именно тот, которого она ищет, служило сходство в позе, когда он стоял на улице в Уиндзоре с позою, принятою молодым человеком, виденным ею на бульваре. Более шаткого основания не могло существовать для подобной мысли. Элинор Вэн сознавала это вполне, но не могла побороть своего убеждения: оно овладело ее душою с быстротою и силою вдохновения в ту самую минуту, когда воспоминание об отце и его смерти было всего далее от ее ума.

Это обстоятельство было непостижимо и объяснить его нельзя было ничем. Какой-то внутренний голос говорил ей, что молодой человек, небрежно стоявший на тротуаре Уиндзорской улицы, был тот же самый незнакомец, который угрюмо выжидал на бульваре, пока его товарищ заманивал Джорджа Вэна идти на свою гибель.

Казалось, как будто память Элинор, вдруг одаренная новою силою проницательности, возвратилась к тому вечеру в августе 1853 года и еще раз становила ее лицом к лицу с врагом отца. Еще раз мрачный блуждающий взор, бледное коварное лицо с черными усами, на которое низко надвинутая шляпа набрасывала тень, на миг представились ее умственному взору, как в ту минуту, когда угрюмый незнакомец повернул голову, чтоб слушать в мрачном молчании болтовню товарища. И с этим воспоминанием прошедшего, и лицо и вся наружность Ланцелота Дэррелля были в такой тесной связи, что Элинор Вэн, несмотря на все свои усилия, не могла разъединить этих двух образов.

И она позволила этому человеку, единственному из всех других, говорить себе слова любви! Она находила романтическое удовольствие в его поклонении, день за днем, час за часом, она была его собеседницей, разделяя его удовольствия, сочувствуя его надеждам, восхищаясь им и доверяясь ему! В этот день — в этот самый день, он держал ее руку, он нежно смотрел ей в лицо. Слова, сказанные ею Ричарду Торнтону, оказались пустым хвастовством: инстинкт сердца не открыл ей присутствия убийцы отца. Мистрис Дэррелль украдкой бросила взгляд на лицо молодой девушки. Суровая неподвижность этого бледного лица поразила вдову. Выражало ли оно горе, сдержанное сверхъестественным усилием воли?

«Не любит ли она моего сына? — думала она. Гордость матери скоро решила вопрос. Верно, любит… Как может быть иначе? Может ли какая-нибудь женщина на свете оставаться к нему равнодушной?»

— Я боюсь, что вы нездоровы, милая мисс Винсент, — сказала вдова. — Внезапный отъезд, верно, причинил вам волнение свыше ваших сил. Прошу вас, моя милая, не думайте, чтоб я покорялась этой необходимости без большого сожаления. Я вполне была вами довольна все время вашего пребывания в моем доме. В каких лестных выражениях я бы ни отзывалась о вас при помещении вас в новый дом, они будут только согласовываться с истиною. Простите, простите мне, милое дитя, я знаю, что должна вам казаться жестокой, но я люблю моего сына так нежно, так сильно…

В ее голове, в ее словах слышалось искреннее чувство, но голос ее раздавался в ушах Элинор: как будто в отдалении и смысл ее слов до нее не доходил. Молодая девушка обратила к собеседнице свое лицо, неподвижное, как мрамор, и сделала слабое усилие, чтоб вникнуть в смысл речи, обращенной к ней, однако она казалась лишена на ту минуту всякой способности понимать — в таком хаосе были все ее мысли.

— Я желаю возвратиться в Лондон, — сказала она, — мне надо удалиться отсюда. Скоро ли отправится поезд, мистрис Дэррелль?

— Через пять минут. Ваши деньги в этом пакете, моя милая, жалованье за одну треть, считая от первого июня, как вам известно. Я расплачиваюсь с вами до сентября. Я заплатила также за ваш билет, чтоб вы не тратили своих денег. Ваши вещи вам будут присланы завтра. Вы легко найдете кэб у станции железной дороги в Лондоне, моя милая. Ваши друзья, верно, будут удивлены при вашем появлении.

— Мои друзья? — повторила Элинор рассеянным топом.

— Да, ваши друзья, добрая учительница музыки и ее сын. Я имею ваш адрес, мисс Винсент и, будьте уверены, вы скоро получите от меня известие. Я позабочусь о том, чтоб вы не были поставлены в затруднительное положение через неожиданную перемену в наших планах. Прощайте, моя милая. Бог да благословит вас.

Между тем Элинор заняла свое место в вагоне, поезд тотчас должен был тронуться. Мистрис Дэррелль протянула ей руку, но молодая девушка откинулась от нее назад с внезапным движением ужаса.

— О, ради Бога! Не пожимайте мне руки! — вскричала она. — Я очень, очень несчастна!

Поезд двинулся прежде, чем вдова нашла ответ на эту странную речь и последнее, что видела Элинор, было бледное лицо матери Ланцелота Дэррелля, обращенное к ней с выражением сильного удивления.

«Бедное дитя! — думала мистрис Дэррелль, медленно направляясь к подъезду вокзала, где ее ждал экипаж. Она глубоко потрясена, но поступает благородно».