И Джузеппина в который раз вынуждена покориться. У нее никогда не было права выбирать, где она хочет жить.

Мало того, когда она спросила, могут ли они позволить себе такую роскошную квартиру, Винченцо, подняв голову от бумаг, посмотрел на нее с плохо скрываемым раздражением.

— С каких пор вы считаете деньги в моем кармане, мама? — спросил он. — Конечно, можем. Мы больше не лавочники. Не далее как вчера мы получили груз с судна «Санта-Розалия», и только мы разгрузили товар, как весь хлопок ушел с молотка. — С годами смех Винченцо стал сиплым. Ему уже тридцать три. — Нам нужен дом, достойный нашего имени. Пока я жив, вы ни в чем не будете нуждаться.

Рабочий зовет Винченцо, и он уходит.

Джузеппина встает со стула, смотрит в окно: ей видна почти вся виа Матерассаи и кусочек площади Сан-Джакомо.

Немалый они проделали путь.

И ее обида поугасла с годами, пока совсем не исчезла со смертью Иньяцио.

Только она сама и ее воспоминания — больше у нее ничего не осталось. Сын — ее создание, смысл ее жизни — как одинокий остров, какой была она долгое время. И теперь ей надо набраться решимости, потому что в голову лезут беспокойные мысли и мешают заснуть по ночам. Ей пятьдесят четыре года, она состарилась и боится, что Винченцо останется один. Каждый мужчина нуждается в женщине, которая составит ему компанию, согреет в постели и будет заботиться о нем, терпеть его плохое настроение. Которая подарит ему детей, наследников, потому что они нужны сейчас дому Флорио.

То, что создали Иньяцио и Винченцо, нельзя пустить по ветру. Их дело нужно сохранить и передать, и для этого требуется сильная кровь. Нужна благородная женщина, воспитанная как синьора. Сын должен построить семью. Она думает об этом, стиснув зубы. Надо поговорить с ним.

А ей придется отойти в сторону. Скоро.

С ней остается лишь осознание собственного одиночества, и еще одна более горькая, неотступная, болезненная мысль о том, что она отвергла любовь всей своей жизни.

* * *

Вечером мать и сын, как случалось и в старом доме, ужинают вдвоем, сидя друг против друга. На скатерть, столовые приборы и руки падает свет от свечи. Вместо горничной Олимпии, слишком нерасторопной и слишком старой для службы в доме Флорио, появились девушка с веснушчатым лицом и ее мать, которая занимается кухней и тяжелыми работами.

Джузеппина осторожно начинает:

— Хотела поговорить с тобой, Виченци.

Он поднимает голову от тарелки. Морщина меж бровей делается глубже.

— Что-то случилось?

— Ничего. Но может случиться, и хорошо бы подумать об этом загодя. — Ей страшно, но надо собраться с силами. Это важно для жизни ее сына, значит, придется перебороть себя. — Тебе за тридцать. — Она делает паузу. — Пора подумать о будущем, не только своем.

Винченцо кладет ложку в тарелку.

— Вы хотите сказать, мне надо жениться? — спрашивает он, не поднимая глаз.

— Да.

Джузеппина глубоко дышит. Женщина, которая будет жить в одном с ней доме, сидеть за одним столом, спать в постели с ее сыном…

Будет нелегко.

Винченцо хватает бокал с вином, отпивает глоток. На мгновение в памяти всплывает шея Изабеллы Пиллитери.

— Знаете, было время, когда я надеялся, что вы об этом заговорите. Но оно прошло. — Светлые глаза впились в темные глаза матери. Но только на миг. Он встает, целует ее. — Позаботьтесь вы об этом. Найдите невесту, которая бы мне подходила и нравилась вам, из хорошей семьи и с достойным приданым. Потом скажите мне. — Уходя, добавляет: — Не ждите меня, ложитесь. У меня встреча.

— С кем?

— Узнаете. Это сюрприз.

* * *

На ступенях церкви Сан-Джованни деи Наполетани собрались несколько мужчин. Торговцы, преимущественно калабрийцы и неаполитанцы, и их сыновья. У них одно происхождение и ремесло, общая земля, на которой они живут. Вечерняя месса — хорошая возможность встретиться, поболтать о делах, посплетничать.

Они бросают друг на друга неприветливые взгляды. Не видно, чтобы месса что-то изменила в них.

Пономарь ворчит:

— Делать им нечего! — И шумно закрывает ворота церкви, от удара которых остается гулкое эхо.

Винченцо и мужчина с волевым подбородком и сильным калабрийским выговором оживленно беседуют в стороне. Похоже, у них доверительные отношения, что не может не вызывать любопытства у других торговцев. В отличие от дяди Иньяцио — мир его праху, — который всегда был обходителен с людьми, у Винченцо Флорио строптивый характер. Никого не подпускает к себе близко.

Надо же, черт побери, какой ушлый, думают про него все.

Винченцо слышит их голоса, они для него все равно что посторонний шум, отголоски зависти вперемешку с восхищением. Он занят беседой с человеком, который стоит перед ним.

— Как видишь, и выходцев из Баньяры, и неаполитанцев, торгующих сомнительным товаром, полно. Но они меня не интересуют. Я смотрю дальше.

Тот, другой, чуть пониже и покрепче, оглядывается вокруг.

— Ты что-то писал мне об этом в одном из писем. Так о чем…

Если присмотреться получше, можно заметить, что они чем-то похожи. Высокий лоб, широкие сильные ладони, смуглая кожа. Однако крой одежды и неуверенность в жестах указывают на то, что новоприбывший не такой благополучный человек, как Флорио.

Винченцо берет его под локоть, ведет к палаццо Стери.

— Это таможня, — объясняет он. — Но так было не всегда. Первоначально этот дворец принадлежал дворянину, потом стал судом, еще позже тюрьмой для еретиков, убийц и воров. — Останавливается. Палаццо, черная каменная тень, нависает над ними. — Мне не нужен Каин в доме. Ты злишься на меня за то, что произошло, когда мы были детьми?

— Нет, все в прошлом, — искренне отвечает тот. — Из детства я помню отчаяние матери, голод и унижение, оттого что ей пришлось выпрашивать деньги у родственников. Мы продали дом и уехали жить в Марсалу… Да, я злился на твоего отца и дядю еще и потому, что всякие доброхоты твердили нам, что у вас все получилось.

— Но позже стали приходить небольшие суммы, так? — Винченцо говорит вполголоса. — Это дядя Иньяцио их посылал, втайне от всех. Я нашел записи в реестрах прошлых лет. Помню еще, когда ты и тетя Маттия приезжали в Палермо. Отец умирал. Странно было узнать, что у меня есть родственники. Потом часто думал о том, что бы произошло, будь мы ближе. Но что есть, то есть.

Собеседник кивает в знак согласия, он все понимает.

— Мать вас любила. Она о вас всегда думала, всегда молилась за твоего отца и дядю.

Винченцо чувствует волнение, оно застряло у него где-то между горлом и желудком. Отгоняет его.

— Я — не дядя Иньяцио, запомни это. Я не собираюсь останавливаться на достигнутом.