Одно только прибавляло горечь — это сделал кто-то из своих.

К тому же на смену мысли, как он вернётся в лагерь, пришла другая: что ждёт его там? Вряд ли шутники ограничились только кражей одежды, непременно последует второй акт жестокой пьесы. И в чём он будет заключаться, Антон даже не мог предположить.

Он осторожно ступил на сырую от вечерней росы тропинку, подсвеченную слабыми лунными бликами. Сосновые иглы безжалостно впились в ступни.

«Гады! Хоть бы шлёпки оставили!» — думал Антон, и до слёз было ему обидно за свой нелепый комичный вид.

«Можно постучать в окошко тёте Фае. Если повезёт и она задержалась с уборкой, то откроет сушилку с плавками и полотенцами».

Эта мысль приободрила Антона, но тут в кустах по бокам дорожки зажглись маленькие точки. Ярче, ярче! Он мгновенно понял, что это фонарики. Сколько же их? Показалось, что сто или двести. И тут же раздался хохот — мощный, точно накатная волна.

В глаза ему засветили, словно прожекторами. Антон пытался закрыться рукой — прямой бесстыжий свет ослепил его.

Послышались шаги, хруст веток и ещё какие-то звуки, заглушаемые раскатистым гоготом.

— Ну что, Малышок? Искупался?

Антон силился рассмотреть лицо говорившего, но из-за фонариков это было сложно. Впрочем, какая уже разница: на дорожке, похоже, собрался чуть ли не весь отряд.

— В глаза не свети, придурок! — крикнул он в сторону насмешника.

Раздался новый всплеск хохота. Антон сделал шаг по тропинке и тут же упал — ему подставили подножку.

— Гляньте, кто тут у нас сверкает голой задницей! Нынешний чемпион!

Свет уже не бил в глаза так отчаянно, и Антон смог разглядеть лица.

Да, здесь был весь его отряд. Поодаль, на сосновой коряге, сидел Хафизов вместе с Дубиной и Мухой и ехидно ухмылялся.

Антон встал, гордо поправил набедренную повязку и сделал к ним шаг.

— Зачем, Ильдар?

Хафизов поморщился и сплюнул.

— Давай, Ильдарчик, сними с него сено! — подначивал Дубина.

Хафизов спрыгнул с коряги и подошёл к Антону.

— Не тронь! — он отступил на шаг назад.

Ильдар потянул руку к его бедру.

Антон сжал кулак, сильно, до хруста пальцев, и со всего маху засадил ему в челюсть. Ильдар упал, взвизгнул и сочно выругался.

Антон ожидал нападения остальных, но те не спешили. Обветренная кожа горела, глаза болели от света. Хафизов медленно поднялся, вытирая кровь с губы.

Все заулюлюкали и начали надвигаться на Антона.

Позади было озеро. И больше никаких путей отступления.

— Ну же, Ильдарчик! Твой ход, — потешались парни. — И часы с него сними!

Хафизов снова сделал шаг вперёд.

— Только посмей, предатель! — прошипел Антон.

Кольцо сжималось. Страха не было, голова работала отлично. Он понимал, что будет драка, и был внутренне готов к ней.

…А ведь он считал Хафизова своим приятелем, почти другом. Почему? За что Ильдар так поступил с ним — с единственным в отряде, кто отнёсся к нему по-человечески? Получается, один изгой с животным наслаждением находит ещё большего изгоя, над которым так сладко поглумиться, высвобождая собственную подленькую забитую душонку. И всё внутри шепчет ему: «Смотри, ты не самый убогий, есть хуже тебя. Радуйся!»

Антон почувствовал, как в висках начал тикать часовой механизм. И злость на Хафизова залила глаза.

— Ну, что же ты, Ильдарчик! Слушай, что тебе хозяева говорят! — крикнул Антон. — Валяй, сними с меня часы. Только сначала догони!

Сделав несколько прыжков вниз по тропинке, он бросился в озеро. Под азартные выкрики толпы Хафизов, в чём был, в джинсах и майке, скинув на ходу лишь кеды, плюхнулся следом. Антон сорвал тростниковую повязку, чтобы не мешала движению, и поплыл, рассекая тёмную воду сильными руками.

— Давай, Ильдарчик, догони его! — свистели парни на берегу.

Хафизов был выше ростом и мощнее, и в целом выходило, что на три его маха в кроле приходилось четыре маха Антона. Но не зря сегодняшний чемпион Рымник ежедневно проплывал километры: он уходил от соперника стремительно, удаляясь с каждым толчком всё дальше.

С берега слышались подбадривающие вопли. Они напомнили Антону недавно закончившуюся гонку — трассу в сосновом лесу, болельщиков, его первую большую победу. Эти мысли придали ему сил, выровняли дыхание, и расстояние до знакомого мыска на противоположном берегу начало сокращаться с удвоенной скоростью. На середине озера Антон оглянулся.

Хафизов был метрах в тридцати от него, шлёпал по воде руками, точно мельничными лопастями, и выдыхал с таким рёвом, что казалось, плыл совсем рядом, — вода далеко разносила его всхрапы, размазывая их по озерной глади. И вдруг затих.

Антон продолжал плыть, удивляясь, как легко ему даётся второй за сегодня марш-бросок до мыска. Снова обернувшись, он увидел, что Хафизов болтается на середине озера, точно поплавок, то уходя под воду, то выныривая на поверхность. В свете луны его фигура отчётливо вырисовывалась на зеркале озера. Антон понял, что Ильдар изрядно глотнул воды.

— Эй! — крикнул он своему преследователю. — Ты что, тонешь?

Хафизов снова ушёл под воду и, вынырнув, с хрипотой закричал:

— Помогите!

Вода вновь сомкнулась над его головой. Антон рванул к Ильдару, на пределе собственных сил и возможностей отбивая по воде руками, отталкиваясь ногами, словно существовала точка опоры.

— Держись! Слышишь! Держись!

Между ними ещё оставалось метров десять, когда, исчезнув в очередной раз, голова Хафизова больше не показалась на поверхности озера. Антон в отчаянии закричал, что есть мочи, сделал последние рывки к небольшой воронке, поглотившей его соперника, и нырнул в глубину.

Тьма была кромешной. Он проплыл вертикально вниз несколько метров, пока не заложило уши. Держался до последней капли кислорода в лёгких, лихорадочно шаря руками вокруг себя. Но бесполезно!

Вынырнув и жадно глотнув воздуха, он снова прыгнул в тёмную коварную воду, подобно копью ушёл на глубину. И вдруг рука его наткнулась на что-то, пальцы обволокло мягким. Слепая надежда, что это курчавые волосы Хафизова, заставила Антона со всей силой схватиться за них и потянуть на себя.

Вес оказался большим, не давал всплыть. Мозг Антона отсчитывал секунды до нового глотка воздуха, но груз тащил его на дно. И до поверхности, где так призывно плескался лунный свет, где был кислород, сулящий жизнь, — была вечность пути. В какой-то миг ему показалось, что конца у этой пропасти нет, что ему не хватит дыхания и он навсегда останется в холодном озёрном плену.

«Брось его! — стучало в висках. — Только тогда выживешь сам!»