– Что, черт возьми, с тобой стряслось? – зашипел он, потирая бок и озираясь, не видит ли их кто-нибудь.

Служанка, выходившая из комнаты, расположенной чуть поодаль, с любопытством взглянула на них и кинулась прочь, подхватив корзину с грязным бельем. Вот проклятье, они разыгрывают спектакль перед слугами! Недоставало еще, чтобы нелегкая принесла сюда Уиллоуби или Блайта! Вот кто от души потешился бы, глядя, как молодые граф и графиня ссорятся, словно какой-нибудь рыбак со своей рыбачкой…

– За что ты на меня-то злишься? Держу пари, можно было решить дело иначе, без этого твоего представления за завтраком!

– Это о каком представлении ты говоришь? – Джулиана улыбнулась ему так ослепительно, что у Патрика заныли разом все зубы и он начисто позабыл об ушибленных ребрах. – О моей попытке защитить тебя от твоих родственничков, которые бессовестно распускают грязные сплетни? А может, о том, как я старалась смирно усидеть на месте, когда мой муж позволял им уничижительно обо мне отзываться?

Но обвести Патрика вокруг пальца она уже не могла. Да, Джулиана великолепная актриса – это он понимал отчетливо. Она умела ослепительно улыбаться, мастерски контролировала изгиб своих дивных губ, взлет бровей… Но ее выдавали глаза. Сейчас зеленые глазищи Джулианы сверкали словно у кошки, которой наступили на хвост. Никто сейчас не рискнул бы назвать ее милой…

– Ты понимаешь, что я уже умею различать твои улыбки? – Патрик тоже попытался растянуть губы в усмешке, хотя подозревал, что актер из него никудышный. – Что умею отличать искренние от тех, при помощи которых ты хочешь чего-то добиться?

Джулиана изящно изогнула бровь:

– Тогда советую обратить пристальное внимание вот на эту!

Патрик ничего не мог с собой поделать. Уголки его губ сами собой поползли вверх, игнорируя сигналы, посылаемые мозгом. Черт возьми, он решительно не мог на нее сердиться! Эта леди – образец верности и преданности, готова до последнего вздоха защищать тех, кто ей дорог. И невозможно было не восхищаться ею, не уважать ее намерений. Однако быть женатым на такой леди – это все равно что плыть по морю во время шторма. В лучшем случае исход непредсказуем…

– Прости, если мои слова тебя задели! – сказал Патрик. – Понимаю, ты хотела как лучше. Но мой отец всегда гордился тем, что хлебосолен и щедр по отношению к родне и друзьям. Двери Соммерсби были всегда открыты для всех, кто бы ни пожелал тут пожить, причем столько, сколько им вздумается. Тетя Маргарет и Джонатан проводили тут каждое лето, а Джордж Уиллоуби по добрых полгода проживал в гостевой комнате… И разрешить им тут остаться – по крайней мере на ближайшее время – я обязан в память о покойном отце.

Джулиана недовольно фыркнула. Как будто она не понимает, что у него есть серьезная причина, чтобы позволять навязчивым родственникам тут ошиваться! Джулиана повернула дверную ручку и вихрем ворвалась в комнату, не проронив ни слова.

Патрик вошел следом за нею, обуреваемый раздражением и донельзя смущенный. Видимо, для Джулианы просить прощения невыносимо – невзирая на то что он первый произнес слова извинения… О нет, для нее это равносильно светопреставлению!

Патрик со злостью захлопнул за собой дверь. Петли протестующе взвизгнули, и он еще сильней нахмурился. В Мореге надсадный скрип дверных петель ничуть его не смущал. Да он и бровью бы не повел, если бы эта проклятая дверь вовсе сорвалась с петель и рухнула! Но сейчас этот звук был очень ему неприятен. Потому что это была его дверь. И его проблема. Наверняка в Соммерсби есть специально обученные люди, занимающиеся такими работами, но он понятия не имел, кто эти люди и где их искать. И это его раздражало. В течение всего завтрака (когда он не мерился с женой в острословии) Патрик не мог отделаться от ощущения, что за все в Соммерсби – от столового серебра до слуг, подающих и убирающих блюда, – он теперь несет ответственность лично. И масштабность стоящих перед ним задач заставила его поежиться.

Как, впрочем, и впавшая в ярость красотка жена.

Патрик мешкал, не зная, что ей сказать. Все слова, что приходили на ум, нельзя было произносить здесь, в этой комнате, которая была идеально прибрана. Кто-то подобрал с полу разбросанную одежду и аккуратно повесил на стул. Постель, в которой он проснулся поутру, была безупречно заправлена. Тщательно разглаженное покрывало словно издевательски ухмылялось ему, объявляя, что отныне появление малейшей морщинки на его девственной поверхности будет строжайше караться. Разнообразнейшие медицинские инструменты, прежде грудой лежавшие на крышке бюро, были убраны, а на их месте красовалась батарея хрустальных флакончиков и коробочек неведомого назначения. Тут же были аккуратно разложены щетки для волос с ручками из слоновой кости и валялась россыпь шпилек…

– Ты что-то делала в моей комнате? – задал он поистине идиотский вопрос.

– В нашей комнате. Я тут немного прибралась, как видишь. А еще попросила служанку распаковать мой багаж.

В душе Патрика поселилось ужасное подозрение.

Широкими шагами он подошел к своему гардеробу, где хранились его сюртуки, сапоги для верховой езды и все прочее, оставленное им при поспешном бегстве в Шотландию, и настежь распахнул дверцы. На него пахнуло нежным ароматом душистых саше, и Патрик узрел бесчисленные аккуратно развешанные благоухающие платьица, сверкающие словно крылья бабочек. И это в его сугубо мужской обители! Тут было как минимум полдюжины нарядов, а может, и больше, всех цветов радуги, украшенных шелковыми лентами и всевозможными бантиками…

– А куда ты дела мою одежду? – зарычал он.

– По всей видимости, горничная, аккуратно все сложив, убрала ее в какой-нибудь из ящиков. Не думаю, что это так уж страшно, – ты все равно бросаешь вещи прямо на пол…

Пропади все пропадом! Она завладела его мыслями, его жизнью, а теперь оккупировала и его комнату! Исполненный решимости потребовать возвращения его вещей на прежние места, Патрик повернулся к жене… и застыл с открытым ртом. Джулиана пыталась расстегнуть пуговки на спине платья.

Хорошо. Похоже, она понемногу осваивается рядом с ним. И, возможно, в этом бесцеремонном вторжении в его пространство есть и положительные моменты, которых он не учел. Джулиана, прекрасная и волнующая, раздевалась в его комнате, и это было так уместно и естественно, что сердце Патрика сладко заныло.

– Пожалуйста, помоги мне расстегнуть платье, – попросила она, похоже, не подозревая, какую бурю чувств вызвало в душе мужа то, что платье вот-вот соскользнет с ее плеч. – Мне нужно сменить наряд.

Патрик приблизился к ней, раздраженный тем, что его праведный гнев рассеялся как дым, и отчаянно сожалея, что сейчас она раздевается не для него.

– Но зачем ты переодеваешься? Ты ведь надела чистое платье перед самым завтраком!

– Графиня не имеет права щеголять вечером в том же платье, что и с утра.

– А какое ты намереваешься надеть? – спросил он, донельзя смущенный.

Неужели все женщины так поступают? Снимают с себя идеально чистое платье, чтобы надеть другое, более приличествующее времени дня, подчиняясь движению часовых стрелок? Прежде Патрик не задавался подобными вопросами… Впрочем, он и сейчас не желал ими задаваться.