Отец угрюмо кивнул, устраиваясь в большомбледно-розовом кресле, еще затянутом упаковочной пленкой. Мягкая мебель былакуплена и завезена, но не распакована: диван, угловой диванчик и три мягкихкресла стояли под пленкой. Ну и ладно, для экспериментаторов сойдет.

Димка, получив официальное разрешение, открылсвою сумку и достал полиэтиленовый пакетик, в котором лежали два респиратора.Отец фыркнул, но спорить не стал и неловко пристроил респиратор на лицо. Ондолго возился с завязками, пришлось Раечке ему помочь, потому что Света,совершенно ошалев, все шарила взглядом то по Левиным носкам, то по его ширинке,то по красивой, но несколько туповатой физиономии, обрамленной неопрятнымикудрями. Ну и вкус у этой тощей дуры!

Димка сам ловко управился с завязками своегореспиратора, однако Раечка все же подошла к нему, как бы проверить их, иукрадкой потрогала его коротко стриженные, светлые, такие аккуратные волосы.Ой, Димочка, как же я буду любить тебя, когда мы будем вместе, когда ты станешьзнаменитым, когда мы все разбогатеем еще больше с помощью твоих феромонов!

Димка поежился, но не оглянулся. Он был такойсерьезный, такой деловой!

– Рая, дай мне твою руку, – сказалглуховатым респираторным голосом. – Запястье.

Она встала перед Димой и засучила рукавчиксвитера. Димка достал из внутреннего кармана крошечную пробирочку, в какихпродают душистые масла в аптеках, а еще концентрат чистотела продают – Раечкавидела, его для сведения родинок и бородавок рекомендуют, – и там быладаже пробочка такая аптечная со вставленной в нее стеклянной тонюсенькойпалочкой...

– Рукав до локтя подними, – попросилДимка и открыл пробирочку.

Повеяло легким, немножко душным ароматом, иСвета оживилась, задергала своим острым носом, в первый раз отвлекшись отаромата Левиных носков:

– Ой, «Дольче и Габбана», лайт блю! Какаяпрелесть!

Эти духи Раечка не выносила. Ненавидела ихлютой ненавистью! Ими на все четыре стороны благоухала Алена Дмитриева. Этобыли ее любимые духи. Достаточно веская причина, чтобы Раечку тошнило от ихзапаха. Да еще и Свете они нравятся, ну ужас! И надо же, чтобы именно их Димкаприпас для участия в эксперименте.

Как бы все дело не провалить. Какой нормальныймужчина отреагирует на этот отвратительный запах?

– В принципе, – официальным тоном заявилДима, – безразлично, с каким парфюмом смешивать феромоны. Они не влияют наструктуру аромата-носителя, поскольку, подчеркиваю, не имеют самостоятельногозапаха. Кроме того, феромоны в летучем состоянии на вомероназальный орган недействуют. Им необходимо смешаться с естественными выделениями кожи, чтобыначать испаряться.

Он схватил Раечку за руку и вылил на еезапястье все содержимое пробирочки – впрочем, там и была-то всего-навсегокапелька.

Его прикосновение и совершенно забойноесловосочетание – «структура аромата-носителя» – повергли Раечку в ступор, и онаприняла на себя ненавистные «Дольче и Габбана» без звука и ропота.

– Рая, отойди от нас с Альфредом Ахатовичемподальше, – приказал Димка. – На всякий случай.

– Да ладно, – хмыкнул ее отец. – Чтоты меня каким-то сексуальным маньяком норовишь выставить? Она все-таки моядочь! Другое вообще дело, я не вижу никакой реакции на этот дурацкий феромон утвоих дру...

Он осекся, потому что Борик вдруг страннозадергался в своем кресле. Он начал хвататься за подлокотники, не то пытаясьвыбраться из объятий мягкой, даже слишком, быть может, мягкой мебели, не тосилясь удержать себя на месте, а его ноги начали выплясывать по ковру, тораздвигаясь, то сжимаясь. И он стал громко дышать, водить по сторонам глазами,а потом уставился на Раечку и улыбнулся... так улыбнулся ей, что у неезапершило в горле.

Она даже не предполагала, что маленький и неслишком-то взрачный Борик может рассыпать из глаз такие искры! А его улыбка, аэти полуоткрытые губы, которые он то и дело облизывал, словно смотрел не надевушку, а на целый килограмм французских трюфелей «Fantaisie» – обалденновкусных, самых вкусных, на взгляд Раечки, конфет на свете, таких жирных, такихсладких, таких горьких, таких... Раечка могла бы питаться только ими одними сутра до вечера! Ну вот сейчас у Борика был такой вид, словно он горстямизапихивает в рот трюфели «Fantaisie».

– Борька, контролируй себя, –предостерегающе сказал Дима и тоже напряженно схватился за подлокотники кресла,как бы готовясь в любую минуту вскочить.

Борис перевел на него взгляд, несколько секундсмотрел затуманенными глазами, потом снова обратил их на Раечку. И вдруг лицоего исказила страдальческая гримаса, а из глаз... Господи, велика сила твоя,как говорила Раечкина прабабушка! Из Бориных глаз просто-таки ручьями потеклислезы! Сколько муки выразилось на его лице, это же вообразить невозможно!Чудилось, его поджаривают на медленном огне, рвут на части раскаленнымищипцами! Он то хватался за подлокотники, то прижимал руки к сердцу, топрикрывал ладонями, сложенными ковшиком, место, на котором были застегнуты егоджинсы... Ну совершенно, как делают маленькие дети, когда очень хотят на горшоки боятся не дотерпеть.

Потом Борис вдруг завил ноги такой веревочкой,что Раечка диву далась, как это вообще возможно проделать человеческимиконечностями, которые ведь состоят не только из мышц и сухожилий, но и изкостей, – так вот, ноги Бориса были завязаны узлом, словно он стремилсяскрыть застежку брюк от посторонних взглядов. Потом он взвизгнул, прижал ко ртуладонь и вцепился в нее зубами. Зажмурился, но слезы все еще сочились из-подресниц. И простонал нечто неразборчивое, что-то вроде:

– А оэ э оу! Э оу! Уыаю!

Заплаканные глаза Бориса распахнулись иуставились на Раечку так страстно, что она вдруг догадалась, что именно пыталсяизречь страдалец:

«Я больше не могу! Не могу! Умираю!»

Умирает?!

Борис умирает из-за нее? Из-за нее?

Из-за нее, толстой коротышки, на которую стаким презрением таращились длинноногие дамы вроде мачехи и писательницыДмитриевой! Да им, этим теткам, этим бабкам, и не снилось такое... да ради нихникто и никогда не подумал бы умереть!

Ошеломленная Раечка тупо наблюдалателодвижения Бориса, и вдруг истерический визг прервал ее оцепенение.

От неожиданности Раечка сама рефлекторновзвизгнула, обернулась – и сначала увидела огромные, расширенные, побелевшие отстраха глаза мачехи Светы. Света и сама была белая, как мел. Она забилась сногами в кресло и тыкала куда-то пальцем с длинным-предлинным ногтем.