Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уилл делает кофе, когда входит Рэйна в тонком джемпере с высоким воротом и без рукавов – руки ее слегка тонированы золотистым кремом. Уилл сразу же поднимает взгляд и улыбается. «Он очарован», – думает Гретель. Это совсем не такая улыбка, как та, которой он награждает ее саму.
Когда приходит Эшли – белые кроссовки, облегающее платье, пастельно-розовое с белым, такое тесное, что сидит, как вторая кожа, на руке все еще виден синяк с прошлой недели, – Рэйна и Уилл уже увлеченно ведут разговор между собой.
– Моя дочь на следующей неделе идет в колледж, – говорит Рэйна. – В школе ей всегда было трудно.
– Почему?
– Не из-за уроков, поймите правильно. Она очень умная. Это вопрос социализации. Она… – Рэйна подбирает нужные слова, – наделена той красотой, которую людям трудно увидеть и которую она сама не видит вовсе.
– И ты помогаешь ей справиться с этим, – отмечает Уилл.
– Я пытаюсь, – поправляет Рэйна. – Жаль, что я не всегда справляюсь.
– А как насчет ее отца?
– Я думаю, он помог бы, если бы был рядом.
– Он много работает?
– Это долгая история.
– Может быть, мы услышим ее сегодня?
Рэйна качает головой, потом смотрит на Гретель.
– Я имею в виду, если ты не против…
Гретель тянет за провод, чтобы вынуть наушники из ушей, и Рэйна повторяет вопрос, который Гретель уже слышала.
– Ты можешь просто взять и закончить с этим, – говорит Эшли от столика с закусками, где она до краев наполняет бумажный стаканчик кофе.
Гретель невольно кивает, одновременно чувствуя в горле твердый комок. Она знала, что рано или поздно настанет ее очередь, но это не значит, будто она знает, что именно собирается сказать.
Руби прибывает вовремя. Переводит дыхание в дверях, потная, как обычно.
– Проверяй, – говорит она, указывая на часы Эшли. – Я хочу, чтобы все запомнили этот момент.
Затем кланяется, и Гретель видит ее давно не мытую макушку.
Гретель многое знает об этих женщинах, и не только благодаря историям, которые они рассказали, или тому, что слышала о них в новостях. Например, она знает, что Эшли и Рэйна всегда приходят с накрашенными губами – у Эшли это нежно-розовый блеск, который стирается к концу сеанса; у Рэйны – розовато-бежевая матовая помада, которая держится целый день. Гретель знает, что Рэйна пользуется солнцезащитным лосьоном для тела (в противоположность Уиллу, который предпочитает крем с большим количеством какао-масла) и что у Бернис есть склонность к мужским дезодорантам, – она чует все это на них. Она может учуять их мыло и молочко для тела, шампуни и дезодоранты. Она знает, что Эшли – правша, но старается все делать левой рукой, чтобы покрасоваться своим кольцом, хотя на этой неделе, похоже, отказалась от этого обыкновения – но кольцо не сняла.
Больше всего Гретель знает про Руби, поскольку та постоянно ерзает, двигается, встает, садится, пахнет, действует – просто не может сидеть спокойно. Гретель знает, куда упадет каждая капля пота, сорвавшаяся с лица Руби, знает, где лежат крошки от печенья, которое ела Руби, знает запах Руби так хорошо, что наверняка могла бы учуять ее в любой толпе.
Гретель изумляется тому, сколько всего Руби готова сделать прилюдно – и даже не замечая того, что делает. Она поедает печенье, не закрывая рот, рассыпает повсюду крошки. Она сплевывает сахар, глотает сперму, размазывает свой пот по различным поверхностям, капает «кровью» по всему городу. Похоже, куда бы Руби ни пошла, она оставляет свой след: «Это я. Я здесь, я была здесь».
Бернис приходит самой последней, с опозданием; под ее усталыми глазами набрякли темные мешки. Она одета небрежно: трикотажные шорты на резинке, розовая футболка с растянутым воротом, старые кроссовки с гольфами.
Однако заметнее всего табуретка-стремянка, которую она держит под мышкой. У табуретки всего одна ступенька, ярко-синяя поверхность инкрустирована мозаикой из ярких цветов с белыми лепестками, листьями и стеблями; серединки у цветов большие, словно распахнутые от потрясения глаза.
Бернис проходит через комнату, плюхается на свой стул, потом небрежно роняет табуретку на пол. Отпихивает ее ногой как можно дальше в центр круга и оставляет ноги вытянутыми, по-прежнему касаясь табуретки носком кроссовки. Сжав зубы, обводит взглядом круг и говорит:
– Мебель вне себя.
– Что случилось? – спрашивает Рэйна.
– Они мертвы.
– И что же? – интересуется Эшли.
– Я бодрствую – они говорят. Я пытаюсь поспать – они говорят. Я ухожу – они просто продолжают говорить. – Она постукивает по табуретке носком кроссовки. – Но не Астрид. Астрид тихая как мышь. Еще тише. Она не сказала ни единого слова. – Бернис смотрит на табуретку сверху вниз. – Верно? – спрашивает она, потом повторяет громче: – Верно?
Табуретка как табуретка. Она не двигается. Бернис резко отдергивает ногу.
– Когда ты в последний раз спала, Бернис? – спрашивает Уилл.
– Более чем на несколько минут? – уточняет та и начинает сдвигать с ногтя кутикулу. – Я сплю в периоды между криками, рыданиями, завываниями.
– Если ты хочешь, чтобы они заткнулись, то эта табуретка, по сути, образцовый жилец, – заявляет Руби, изучая упаковки с печеньем, лежащие на закусочном столике. – Что это за хрень? Без сахара?
Рэйна взамен предлагает ей батончик с гранолой.
– Почему так важно, чтобы эта табуретка говорила? – спрашивает Уилл.
Бернис проводит кончиками большого и указательного пальцев от переносицы к крыльям носа, потом пытается пальцами разгладить фиолетовые мешки у себя под глазами.
– Мы должны услышать ее историю, – отвечает она.
– Зачем? – интересуется Гретель.
– Как еще мы можем помочь ей? – говорит Бернис. – А если разговоры не помогают, то что мы вообще здесь делаем?
– А разве с мебелью все, типа, не по-другому? – спрашивает Эшли. – Они ведь мертвые.
Рэйна кивает в знак согласия:
– Эта мебель не может по-настоящему меняться, как можем мы.
– Но действительно ли мы можем меняться? – спрашивает Гретель. Уилл кивает – мол, продолжай. – Бернис по-прежнему держит у себя эту мебель, Руби по-прежнему носит шубу, а Эшли – кольцо.
– Тебе не обязательно бросать нас всех под автобус только потому, что ты боишься своей очереди говорить, – хмыкает Руби, жуя граноловый батончик.
– Я просто говорю, что, хотя прошлое миновало, вред уже нанесен.
– Смысл не в том, чтобы изменить прошлое, – поправляет Уилл. – Смысл в том, чтобы изменить будущее, научившись у прошлого. Вы не думаете,
