В номере я велел Гермесу просмотреть мировые коммуникационные справочники. Он нашел семь тысяч Кувале в десятке стран, но ни одного или одной Акили. Вероятно, это прозвище, уменьшительное имя или неофициальный асексуальный псевдоним. Не зная даже страну происхождения, поиск было не сузить.

Я не снимал наш с Кувале разговор, но, тем не менее, закрыл глаза и вызвал Очевидца. С помощью программы-фоторобота мне удалось создать образ Кувале: цифровой в животе и зрительный – перед глазами. Я вытащил кишку, скопировал картинку в ноутпад и прочесал все мировые информационные базы данных в поисках имени или лица. Не каждому выпадают свои пятнадцать минут славы, но, притом что, кроме огромного количества коммерческих, существует еще девять миллионов любительских сетевых журналов, не надо быть знаменитостью мирового масштаба, чтобы попасть в архив. Достаточно победить на агротехнической выставке в сельской Анголе, или забить решающий гол в футбольном первенстве на титул чемпиона Ямайки, или…

Однако удача мне не улыбнулась. Электронная титька снова подкачала, а я стал беднее на триста долларов.

Так где еще искать, если не в сетях? В реальном мире. Но не бегать же по улицам Безгосударства.

Я снова вызвал Очевидца и пометил фоторобот «к постоянному поиску в реальном времени». Если Кувале промелькнет где-нибудь на краю зрения – снимаю я или нет, замечу сам или нет – Очевидец сразу даст знать.

Карин де Гроот провела меня в комнаты Мосалы. Они были куда больше моего одноместного номера, но такие же солнечные и спартанские. Мансардное окно усиливало ощущение света и простора, однако не создавало впечатления роскоши, какое возникло бы в другом здании, в другом месте. Ничто в Безгосударстве не казалось мне избыточным, но я не мог понять, в чем причина – в самой ли архитектуре или в том, что я знаю о политике и биотехнологии острова.

Де Гроот сказала:

– Вайолет сейчас будет. Садитесь. Она говорит с матерью по телефону, но я уже напоминала ей об интервью. Дважды.

В Южной Африке сейчас три часа ночи.

– Что-нибудь стряслось? Я могу зайти позже.

Мне не хотелось врываться в разгар семейных неприятностей.

– Все отлично. Просто Венди – полуночница, – успокоила де Гроот.

Я опустился в одно из кресел, стоящих кружком посреди комнаты, словно после сборища. Вчерашней мозговой атаки с участием Мосалы, Элен У и нескольких других коллег? Что бы это ни было, мне следовало присутствовать и снимать. Мне следует активнее добиваться разрешения, не то Мосала так и не подпустит меня близко. Однако надо как-то завоевать ее доверие, иначе настойчивость ни к чему хорошему не приведет. Мосала явно не стремится к публичности – да и не нуждается в ней, в отличие от политика или писателя. Все, что я могу ей предложить, – возможность рассказать людям о своей работе.

Де Гроот осталась стоять, опираясь рукой на спинку стула. Я спросил:

– Как вы встретились?

– Я откликнулась на объявление. Мы с Вайолет не были знакомы лично.

– Вы тоже получили научное образование?

Она улыбнулась.

– Тоже. Образование у меня скорее как у вас, чем как у Вайолет – у меня диплом по научной журналистике.

– Вы работали журналистом?

– Я шесть лет была научным корреспондентом «Протея». Очаровательный мистер Савимби – мой преемник.

– Понятно, – Я навострил уши: из соседней комнаты по-прежнему доносился голос Мосалы. Я произнес тихо: – То, что Савимби говорил в понедельник про угрозы, – за этим что-нибудь есть?

Де Гроот взглянула предостерегающе.

– Не вытаскивайте это. Пожалуйста. Вы ведь не хотите все для нее осложнить?

Я возразил:

– Не хочу, однако поставьте себя на мое место. Закрыли бы вы глаза на такую тему? Я не намерен обострять ситуацию – но если какая-то группа традиционалистов грозит смертью ведущим африканским ученым, разве это не требует серьезного обсуждения?

Де Гроот сказала раздраженно:

– Да никто никому не грозит. Началось с того, что фольксфронтовский[9]сетевой журнал переврал стокгольмскую цитату. Подал это так, будто Вайолет сказала, что премия принадлежит не ей, не «Африке», но «белой интеллектуальной культуре». Для фольксфронтовцев это был просто удобный случай. Историю подхватили и растиражировали, но никто, кроме тех, кому она изначально предназначалась, и на секунду в нее не поверил. Что до ПАФКС, для них Вайолет просто не существует.

– Ладно. Что же навело Савимби на неверный след?

Де Гроот взглянула на дверь.

– «Испорченный телефон».

– Но было же что-то в самом начале. Не фольксфронтовская же пропаганда? На нее бы он не купился.

Де Гроот наклонилась ко мне; она явно разрывалась между нежеланием говорить правду и стремлением прояснить ситуацию.

– К ней вломились. Понятно? Несколько недель назад. Хулиган. Подросток с пистолетом.

– Вот как? И что? Она пострадала?

– Нет, ей повезло. Сработала сигнализация. Он отключил первый уровень, но был еще и второй, и патрульная машина приехала почти сразу. Парень наплел полиции, мол, ему заплатили, чтобы ее напугать, но имен он, разумеется, назвать не может. Жалкая ложь.

– Тогда почему Савимби воспринял эту историю всерьез? И почему «испорченный телефон»? Ведь он прочел отчет?

– Вайолет отказалась подавать в суд. Конечно, глупо, но очень в ее духе. Не было ни судебного слушания, ни официальной версии случившегося. Однако кто-то в полиции сболтнул…

Вошла Мосала, мы поздоровались. Она с любопытством взглянула на де Гроот, которая по-прежнему стояла так близко ко мне, что не оставалось сомнений: мы только что секретничали.

Я поспешил заполнить молчание:

– Как ваша мама?

– Все хорошо. Она ведет переговоры с «Лабораторией мысли» и поэтому почти не спит.

Венди Мосала руководит одной из крупнейших в Африке фирм по производству программного обеспечения, которую тридцать лет создавала своими руками.

– Она хочет получить лицензию на потомство Каспара за два года до выпуска, и если это выгорит… – Мосала прикусила язык, – Все это строго конфиденциально, ладно?

– Конечно.

Каспар – новое поколение псевдоразумных программ. Детство его порядком затянулось, но, видимо, вот-вот кончится. Работы ведутся в Торонто. В отличие от Сизифа и его многочисленных родичей, которые появляются на свет уже «взрослыми», Каспар проходит стадию обучения, более похожую на человеческую, чем все, что предпринималось прежде. Меня лично это смущает – как это я посажу копию программы в ноутпад, день и ночь корпеть над работой, если сама программа-оригинал целый год распевала детские песенки и забавлялась кубиками.