Эскимосы вертелись на каяках у кочей. Они громко переговаривались между собой, показывая на чаек. То и дело глаза и руки эскимосов обращались в сторону кочей.

Облуток подплыл в каяке к «Рыбьему зубу» и что-то долго говорил Дежневу.

— В толк не возьму я, что он лопочет, — сказал, наконец, Дежнев, напрасно пытавшийся понять Облутока.

— Что-то, видно, недоброе они сметили, — в раздумье, медленно проговорил Афанасий Андреев.

— Чайки… Нам-то что до них? — развел руками Сухан Прокопьев.

— Пустое поверье, должно быть, — заметил Бессон Астафьев.

Фомка, насупившись, с сомнением покачивал головой.

— Ветер попутен, — сказал Дежнев. — Дни — считанные. Ждать несподручно. Спасибо, Облуток, добрый человек, только мы уходим. Чему быть, того не миновать. Прошай, милый человек! И женке своей передай: прощения, мол, просим. Дружина! Катай якоря!

Огорченный Облуток замахал руками.

— Весла на воду! С богом! Федя! Держись ближе!

— Будьте благополучны! — прокричал Попов.

Кочи вышли за буруны.

Эскимосы проводили русских в море, выкрикивая: «Ехо! ехо!» Они старались хоть злых духов отогнать от уходивших в море друзей.

Засвежело. Клочья облаков неслись со стороны Большого Каменного носа. Эскимосы отстали и повернули к своему острову.

— Ого! — воскликнул Степан Сидоров. — Дельфины разыгрались!

Бессон Астафьев огляделся. И справа, и слева от коча он увидел меж волнами черные спины дельфинов, изогнутые, вращавшиеся, словно колеса. Промелькнув, они исчезали в волнах.

— Жирные, что твои свиньи, — любовался животными Астафьев.

— Сколько их! Гоняются друг за дружкой, словно собаки!

— Радуются. Всякая тварь жизни радуется. — Фомка улыбался одними глазами. — Им здесь раздолье.

— Не к добру это, — сурово сказал Сидоров. — Беломорские-от рыбаки сметили: дельфины в косяки сбились да играют — быть буре.

— Вот и Облуток со своими чайками, — начал было Меркурьев, но осекся, заметив насмешливый взгляд Сидорки.

Сиверко меж тем становился все круче. Он налетал, бешеный, стихал, снова нападал. Огромный ровдужный парус то надувался пузырем, то гудел, колеблясь. Мачта гнулась и скрипела.

Дежнев оглядывал волны, поднимавшиеся все выше, и опускавшиеся к ним облака. Голубых просветов неба не осталось. Чаек не было видно. Только маленькие коричневые качурки, штормовые ласточки, кружились вокруг кочей, издавая детские вопли.

— Роняй парус! — прокричал Дежнев, услыхавший треск мачты. — Восьмерых анкудиновцев на весла!

Анкудиновцы, задыхавшиеся в душной поварне, охотно выбежали на свежий воздух и схватили весла. Они искоса поглядывали на окровавленную спину выпоротого накануне Косого. Гремя цепью, Косой греб, мрачный как туча.

«Медведь», также без паруса, нырял в волнах в тридцати саженях. Дежнев намеревался что-то просигнализировать Попову, но грозный нараставший гул, пронесшийся над морем, помешал ему.

— Что это? Гром? — спросил встревоженный Бессон Астафьев.

Дежнев не успел ответить; вихрь, срывая гребни волн, неистово налетел на коч и обдал мореходцев ливнем. Мачта издала отчаянный треск и, сломанная, рухнула за борт. Коч накренился, черпая воду бортом, люди повалились друг на друга.

— Руби! — раздался голос Дежнева.

Михайло Захаров, держась за почти отвесную нашесть, выхватил кинжал и ударил по снасти.

— Рыбий глаз! — сквозь свист ветра пискнул голос Сидорки, опрокинутого вверх ногами между нашестями.

Но и он, не теряя времени, успел перерезать ножом вторую снасть. Мачта скользнула за борт. Коч выпрямился.

— Расковать Косого! — сквозь рев бури прогремел голос Дежнева. — Выпустить всех анкудиновцев! За весла их!

Океан закипел, мгновенно преображенный. Белая пена клокотала вокруг, обдавая мореходцев. Ливень брызнул из туч, мчавшихся над самой головой. Сквозь мглу Дежнев увидел «Медведя», обгонявшего «Рыбий зуб». Мачта «Медведя» была цела и, сгибаемая ветром, заменяла парус. Попов, без шапки стоявший возле рулевых, что-то кричал.

— Прости! — почудилось Дежневу, но, может быть, слово было не то.

«Медведь» ушел вперед. «Рыбий зуб» взметнулся носом вверх, как вздыбившийся конь. Ударившая в нос коча волна подняла стену брызг. Когда брызги рассеялись, «Медведя» не было видно. Бесновавшиеся волны да обгонявшие коч тучи — вот все, что могли видеть мореходцы.

Порывистый ветер усиливался. Волны, ревя, сшибались, выбрасывая фонтаны брызг. Качка, килевая и боковая, стала невыносимой. Коч бросало словно щепку. Люди едва удерживались у весел и у руля.

Дежнев делал все возможное, чтобы «держать на гребень» — направлять коч поперек волн. Это было трудно, так как волны, сталкиваясь, меняли направление. Пятеро рулевых, едва удерживавших погудало руля, быстро выбивались из сил. Их заменяли подпеременщики, стоявшие наготове.

Степан Сидоров, в мокром кожане и надвинутой на брови шапке, дольше всех выдерживал у руля. Его железные пальцы мертвой хваткой сжимали погудало. Вытянув шею, он вертел головой вправо и влево, следя за волнами. То и дело он выкрикивал отрывистые приказания подручным, приправленные острыми словечками.

— Вправо! Левее! Спишь, тресковая печень!

Подручными Сидорова были Фомка, Сидорка, Зырянин и Меркурьев. Фомка пыхтел. Он посматривал из-под седых бровей то на волны, то на Сидорова.

— Так-то, мил человек, — бормотал он себе под нос, — ладненько! Выдюжили!

Сидорка оставил привычку скоморошничать и, не спуская глаз с Сидорова, наваливался на погудало раньше, чем тот успевал выкрикнуть приказание.

— Громом ее разрази! — ворчал Сидорка, окатываемый волной.

— Ну! Рыбий глаз! — кричал он на Ефима Меркурьева. — Опять рвет?

— Сменяйся, моченая требуха! — крикнул кочевой мастер, метнув грозный взгляд на Меркурьева.

Бледный, с провалившимися глазами, тот, шатаясь, подался в сторону. На место Меркурьева подскочил Сухан Прокопьев. Икавший Меркурьев прижал к животу руки и не мог сделать шага. Едва он выпустил погудало, как рухнул на накренившийся мостик и покатился.

— Держи его! — высоким фальцетом выкрикнул Сидорка.

Рука Михайлы Захарова схватила Меркурьева за волосы, когда тот был у самого борта.

Иван Зырянин, пятый рулевой, возбужденный, блестя зубами, работал за двоих.

Волны росли и казались горами. Они возносили коч на свои вершины и сразу же низвергали его в водяные ущелья.

Бессон Астафьев стоял подле рулевых, готовый сменить обессилевшего. Он крепко держался за березовые поручни. Певец, он остро чувствовал грозное величие океана. Захватывавшая действительность путалась со сказкой в его сознании.