— Не читая книг и довольно плохо владея испанским, как сумели вы убедиться в том, что она не ведьма и не еретичка?

Баррету показалось, что твердый пол дворца уходит из-под его сапог. Своды качнулись.

— Я простой моряк, святой отец. Я не разбираюсь в сложных вещах. Но я клянусь вам спасением души, эта женщина при мне никогда не вела речей, которые присущи ведьмам.

— Секретарь, вы пишете все дословно? Сохраните и этот ответ… Сохранили?

— Да, святой отец.

— А теперь объясните, англичанин, на каком основании вы сочли, что обвиняемая не имела еретических взглядов, если она могла высказывать их в ваше отсутствие или записывать на непонятном вам языке?

Баррет опустил голову, чувствуя, как горит его лицо.

— Я не знаю.

— Считаете ли вы, что обвиняемая испытывала к вам большее доверие, чем к кому бы то ни было?

— Да.

— Находитесь ли вы с доньей Лусией Сармиенто в кровном родстве?

— Нет.

— Состояли ли вы с нею в браке?

— Нет!

Силуэт инквизитора на фоне пляшущей в луче света пыли слегка качнулся.

— Считаете ли вы блуд грехом, сын мой?

— Да.

Что-то в поведении следователя подсказало Баррету, что на этот раз он ответил правильно.

Возникла малопонятная пауза.

— Имеете ли что-то добавить?

— Больше ничего.

— Нотариус, передайте мне протокол. Можете идти, любезный Гарсиа. Я сам прослежу, чтобы посетителя вывели наружу.

Баррет вытер мокрый лоб и виски. «Они отпускают меня, значит, дело не безнадежно. Но я не решился сказать правду про Мунтралу. И все потому, что доказательств у меня нет». Доминиканец, оставшись в одиночестве, рассматривал Баррета без малейшей приязни.

— Так я могу уйти?

— Да, можете, но сначала я скажу вам кое-что. Не беспокойтесь, секретарь удалился, и никто не пишет протокола.

Баррет уже встал с табурета и не посмел снова опуститься на сиденье. Он ждал. Инквизитор раздраженно махнул рукой.

— Нам отлично известно, кто вы такой и чем вы промышляли на острове Скаллшорз. Нам известно о вас многое — доносы честных жителей Картахены, посвященные вашей особе, заняли бы целый ларец, реши я их сложить отдельно. Мне ведомо, что вы пират. Мне известно, что вы человек без совести и чести, грабитель индейских руин и совратитель чужой жены. Все это так. Но эти ваши грехи не касаются Святейшего Трибунала, это дело гражданских властей Новой Испании. Жаль, но формально вы не обронили ни слова ереси. Я бы с удовольствием сжег вас, как пучок соломы, но будет лучше, если вы когда-нибудь провалитесь в настоящий ад. Уходите. Если новые показания понадобятся, стража отыщет вас. Благодарите Трибунал за справедливость.

Инквизитор встал и пошел прочь, гордо выпрямившись и волоча свой плащ доминиканца.

— Постойте! Погодите! Могу я хотя бы ее увидеть?

Инквизитор задумался.

— Почему бы нет? Такое возможно. Но при одном условии — вы употребите свое влияние на обвиняемую, чтобы убедить ее раскаяться. Не сомневайтесь, это самое лучшее средство спасения ее души, какое только можно придумать.

Баррет, не поклонившись, вышел. В висках шумела кровь.

«Надеюсь, ты, старый сыч, попадешься мне в другом, подходящем месте. Например, в море, когда я верну себе «Синий цветок».

Нестерпимая смесь ненависти и надежды лишила его душевного равновесия.

— Ступайте вниз по лестнице. Там вас ждут, — хмуро пробурчал стражник.

Питер спустился в подвал по стертым и выщербленным ступенькам. Навстречу потянуло плесенью. Через несколько шагов путь ему перегородила ржавая решетка, тюремщик по ту сторону оценил Баррета внимательным взглядом.

— Hijo de puta![23]Ingles.

— Лучше делай-ка свое дело, кастилец.

Тюремщик подтолкнул вперед худую фигурку и без спешки удалился.

Перед бывшим капитаном «Синего цветка» неподвижно стояла Сармиенто.

— Лус, это ты?

Из рукавов балахона, в котором Баррет опознал остатки андалузского платья, торчали тонкие руки, и серая кожа обтягивала их. Лицо женщины прижалось к прутьям. Должно быть, потоки слез оставили на нем безобразные следы, искусанные губы потрескались и распухли — Баррет не видел этого.

— Лус, не плачь, погоди…

По впалым щекам испанки текли слезы.

— Лус, не надо отчаиваться, клянусь всем, что у меня есть — жизнью, удачей, своей душой, — мы сделаем все для того, чтобы тебя вытащить. В Картахене так же берут взятки, как в любом другом месте на свете. Потерпи еще немного, мы заплатим надзирателю, чтобы он тебя не обижал. Если требуют раскаяться в колдовстве — какая разница? Сделай это. Все это ненадолго, мы устроим тебе побег, дублоны взломают любые двери.

Лусия не слушала его.

— Питер! Питер! — бормотала она, и в голосе уже не было ничего, кроме сумасшествия.

Баррет напрасно пытался поймать блуждающий взгляд Сармиенто. «Господи, она смотрит на меня и меня не видит и зовет. Все бесполезно. Лус не слышит убеждений, ее рассудок разрушен болью». Он повернулся и пошел наверх, к солнцу.

— Питер! Питер! — неслось вслед.

«Что, если бы Пэм оказалась по ту сторону решетки? — подумал Баррет. — Я бы сломал засов, взял нож у тюремщика и дрался с инквизиторами до конца, и плевать, что в этой драке победить невозможно».

— Питер!

Он уже не слышал крика Сармиенто, когда резная дверь дворца инквизиции захлопнулась за его спиной.

Прошло несколько дней, и ничего не изменилось. Баррет перепрятал бочонок с золотом в надежном месте и тихо, стараясь оставаться незаметным, жил в задней комнате портовой таверны. Хозяин молчал и так же молча брал деньги. Через неделю после беседы с инквизитором Картахены англичанин снова встретил де Ланду.

— Так ты не уплыл в Лиму, как собирался?

— Не нашлось подходящего корабля. Я уже точно знаю, что ты жив и пока что выкрутился. Может быть, опасность миновала и для меня. По этому случаю возьми назад свой прощальный подарок.

Питер хмыкнул, забрал у Эрнандо кружку и тут же наполнил ее жидким вином.

— Что скажешь еще?

— Дуракам везет.

— Поясни свои соображения.

— Монахи Трибунала — известные казуисты. Они привыкли иметь дело с умницами-еретиками. Тебе повезло в том, что ты дурак, друг мой. Твои бесконечные «нет» и «не знаю» защитили тебя лучше адвоката. Однако не обольщайся. Твое дело могут возобновить в любой момент. Возможно, тебя оставили в живых как приманку для еретиков Картахены.